Я не сразу сообразила, о чем это он. Наверное, я слишком эгоистична и эгоцентрична. Ведь примерно то же могла бы сказать и я: «Не огорчайся, Мантас, я тебе напомню, что говорила Дана. Напомню, какими мы были людьми и какие это были времена».
Однако он решительно заканчивает:
– Но с Даной ничего не случится.
Гаражная дверь открывается. Перед нами красуется летательный аппарат на солнечных батареях. Уран, сталь, сверхпроводящий магнит. Двигатель работает бесшумно, число оборотов в минуту как у семи ускорителей. В системе все такие строят, и куда более мощные.
– Возьму с собой и Дану, и тебя.
– И Итру с мамой, – говорю я. – Как в сказке.
Но я смотрю не на самолет. Меня он не интересует. Я смотрю на Мантаса и хочу сказать, какой он положительный: чуткий, внимательный, добрый. Хочу к нему прикоснуться.
Пальцами, рукой – не треснуть корзинкой в магазине, не блокнотом толкнуть.
Просто дотронуться. Но я научилась хорошо владеть собой… Он ничего не заметит.
Он поворачивается ко мне.
– А… – начинает он. – А можно мне тебя поцеловать? Как раньше люди целовались.
– Знаешь что, – говорю я. – Хоть я и бракованная, но еще не извращенка.
* * *
Я не встретилась с мамой. Как я могла забыть! Мы очень долго пробыли у Даны. Она все говорила и говорила, а я сидела почти у ее ног, даже Мантасу было странно.
– Мама, прости. – Мне так стыдно.
– Ничего страшного. – Мама смотрит на меня с экрана. – Назови время, и мы встретимся.
– Завтра утром, – говорю я. – Встретимся, как в старые времена.
Мама знает, что означает встретиться, как в старые времена: она приходит в мою комнату, обнимает меня, и мы сидим. Смеемся. Мне четыре, пять, шесть лет. Я не боюсь обниматься. Думаю, я уже подготовлена. У мамы никогда не было такой второй кожи, а у меня уже не осталось чужих гормонов, и я смогу почувствовать маму, как тогда. Когда я была в четвертом классе. Или когда мне было четыре года. Это было так давно. Во времена динозавров.
Хочу дождаться маму как раньше, когда ночью спала по четыре часа, сидя в кресле. В него вделаны магнитные застежки, которыми я могу пристегнуться. Ведь трудно не вертеться во сне, хотя кресло такое мягкое, и его форма приспосабливается к форме моего тела. Вертеться нельзя. И брыкаться нельзя. Вредно для мозгов.
Но я все равно отстегиваюсь.
Помню один из последних разговоров с Алой. Она меня спрашивала, идет ли ей новый цвет глаз. А я заговорила про Ину и Алиного брата и впервые ее отругала:
– Знаю, ты себя ставишь выше меня, но с братом нельзя так поступать.
И еще добавила, что, скорее всего, знаю, кто ее брат.