Плакать тогда не плакали, но у всех лица были сумасшедшие. Это пострашнее слёз.
Весна переделывала город на свой лад. Зазеленели каштановые аллеи, расцвели черёмуха и сирень, ароматные, сладко-горькие на вкус. Весёлые дожди смывали со стен копоть и кровь. Природа, казалось, отгоняла войну от Рачи. Как раз и линия фронта сдвинулась — уже полсотни километров от города. В масштабах истории это означало, что наши войска отступают. А для нас, что раненых будет меньше. Теперь мы уже были не первой линией, а второй, промежуточной, перед отправкой раненых в тыл.
При всём при том, работы не убавилось.
Летом в Раче началась эпидемия холеры. Судя по всему, какие-то могильники находились близко к грунтовым водам, и после затяжных дождей зараза попала в колодцы.
Болезнь была неразборчива, прибирая к рукам и наших, и чужих. Умирали страшно, но быстро, буквально за сутки. Делали прививки, обеззараживали воду хлором, никаких сырых овощей и фруктов, но эти мухи… От них не было никакого спасения.
«Они славные. Похожи на изюм», — сказала однажды Хельха.
У нас в течение этих двух лет все мысли были только о еде и о сне. Даже когда спали, нам снилось, как мы спим. А ещё мы научились выдумывать вкус.
Ближе к осени эпидемия пошла на спад. Место больных и беременных вновь заняли раненые. И то, что мы увидели на этот раз… Такое даже для нас было в новинку. Самые страшные ранения — это те, что получены от мин. Оторванные ноги, отрезанные руки, изрешечённые шрапнелью тела. Несколько недель подряд мы видели только таких, искалеченных солдат. Их были десятки, сотни, так много… В какой-то момент стало казаться, что в мире больше не осталось целых мужчин.
И вот Ранди… Я знала, что мы с ним встретимся рано или поздно. Получилось поздно — прошёл без малого год, но я бы никогда не подумала, что это случится так. Так обескураживающе, пугающе.
В один из угрюмых осенних вечеров нам доставили новую стонущую изуродованную партию. К утру все мысли были только о том, к чему бы прислонится и закрыть глаза. Я уже спала на ходу, когда услышала перешёптывания санитарок.
— Целенький солдатик. Молоденький совсем. Мальчишка.
— Даже своих детей не жалеют, изверги.
— Мамка небось с ума сходит.
— Контузия у него. Слышать слышит, но не понимает. Ни своих, ни нас. Молчит всё время. Ни ползвука.
Обходя кровати и носилки, я приблизилась к женщинам: так мне хотелось посмотреть на целенького солдатика. Словно редкий зверь, он лежал, не подавая признаков жизни. Такой тщедушный по сравнению со своими однополчанами. Как игрушечный.