Я его не узнала… Почти год прошёл… Боже, как он изменился! Обритый, во вражеской форме, которая была ему велика размера на три, страшно похудевший. Конечно, мы все тогда выглядели не лучше. Не каждый раненый так плохо выглядел, как мы. Думаю, я бы саму себя не узнала, если бы в Раче осталось хоть одно целое зеркало в полный рост.
А он узнал.
Приоткрыв глаза, Ранди уставился на меня. Словно чувствовал, куда надо смотреть.
— Скажи… — Чужой голос, совершенно незнакомый. А я, предвидя нашу встречу, верила, что если подведут глаза, то уши точно не обманут. У него (да у всех тайнотворцев) голос узнаваемый, особенный.
— Скажи… что-нибудь… — Его настойчивость казалась мне бредом, галлюцинацией. Не даром же контуженый. — Что угодно… только не молчи… Я слишком долго…
— О чём это он?
— Не разобрать.
— Не по-нашему ведь, что тут разбирать.
— Не похоже на ирдамский.
Тогда-то всё и встало на места. Санитарки не понимали его, а я — от и до. Что я почувствовала первым делом, когда поняла? Холод.
— Прости, что… оставил… Я так хотел… Если ненавидишь… Ненавидишь? Скажи «ненавижу».
Есть ли что-нибудь страшнее для тайнотворца, чем потерять человека, давшего ему имя? Наверное, утрата этим человеком голоса. Кажется, вот он, совсем рядом, понимающий, единственный… и такой бесполезный теперь.
— Скажи «ненавижу», — умолял Ранди.
Чтобы сделать шаг, я схватилась за изножье кровати. Ноги меня не слушались, и усталость тут была ни при чём.
— Лучше ты скажи мне, почему на тебе эта форма.
Вот что меня тогда интересовало. Ни где он прохлаждался всё это время. Ни почему бросил меня в тот раз, исчезнув бесследно. Ни как оказался здесь.
— Я тебя задушу, — прошептала я, протягивая к нему незаживающие руки со слезшими от бесконечной стирки ногтями. — Переметнулся к ним? Продался? Вот же ты…
Меня было не остановить. Я вспомнила всё, что только слышала в этих стенах от солдат, и повторила ему. Как он того и хотел.
В дальнейшем мне придётся многое вытерпеть от Ранди, но такой ненависти, как в тот раз, я больше никогда к нему не испытаю. Стоило только увидеть его в этой проклятой форме…
— Ах ты мразь! Ненавижу тебя! Забыл, значит… Всё забыл, да?
Кто знает, почему меня не оттащили от него санитарки. Были слишком шокированы? Учтивы (не хотели вмешиваться в частную беседу)? Снисходительны (они бы и сами кинулись душить «чёрного», окажись посмелее)?
Но мои утомлённые, израненные руки не могли причинить ни малейшего вреда. Сжав пальцы на его шее, я ощутила частое настойчивое биение пульса в ладонях — словно трепетание пойманной птицы. Ранди был жив. Даже живее, чем когда я видела его в последний раз. Вот он, так близко… Мне об этой встрече грезилось, а теперь что?