С таким трудом подавив внутреннее восстание эмансипированной женской натуры, я скрежетнула зубами и мотнула головой.
— Какая умница, — погладил меня по голове Эмилио. Он не знал, что очень рисковал остаться без руки. Потом плеча, потом грудной клетки — и так до пяток. Но бобер во мне еще окончательно не проснулся, хотя был гораздо ближе, чем можно было вообразить.
— Ты готов? — поинтересовался Филлипэ у друга, подхватывая меня на руки и втаскивая на второй этаж.
— Уже давно, — хохотнул тот, неотступно следуя за нами.
И что-то мне все это не нравилось. Потому что в глазах мужиков горело предвкушение, которое меня пугало до чертиков.
Меня донесли до места использования, поставили на ковер и…
— Магдале-ена, — жарко шепнул Эмилио, начиная стаскивать с меня халат и намеренно касаясь там, где это совсем не требовалось.
— Хорошая, славная девочка, — проурчал Филлипэ, обхватывая сзади и прижимаясь носом в ложбинку за моей ушной раковиной.
Вырваться не было никакой возможности. Держали меня крепко-накрепко. Зажали своими телами, как тисками, и сейчас с упорством, достойным самых высокопородных ослов, закручивали гайки.
Мне вспомнился наказ шефа на работе, когда мы готовили заказ для клиента: «Изнасилуй, а потом уговаривай!». Что-то похожее на это происходило и сейчас.
Холодный страх пробежался мириадами игл по моему позвоночнику, потому что в аметистовых и кобальтовых глазах зажегся нездоровый азарт. Мальчики созрели до второго акта драмы. Пришла пора печальной саги про десантника Тузика и боевую подругу — грелку.
Потому что Эмилио, как фокусник, откуда-то выудил склянку с мазью и очень упорно подбирался туда, где еще не ступала нога… пардон, не проникал член.
Внутри меня сражались два чувства: огромный интерес к происходящему, сплавленный с огромнейшим искушением, и страх боли, переходящий в мышечный зажим.
— Магдале-ена… — этот низкий свистящий шепот поднял все волоски на моем теле дыбом. Жадные руки захватнически шарили по телу. Мои мужчины, оба, спустились на колени, раздевая меня внизу и в то же время целуя и лаская мой живот, бедра и ноги. Блин, и удрать сложно — и жить тяжело!
Я напряженно выдохнула, переступив с ноги на ногу.
Мужчины, отбросив в сторону уже ненужный халат, начали раздеваться сами, но по очереди, не выпуская меня из жадных рук. И, против обыкновения, в постель не спешили.
— Дорогая, — шепнул Эмилио, целуя мне плечи. — В спальне ты можешь говорить, что угодно и сколько угодно. Здесь не работают ни воспитание, ни приличия!
Я открыла рот, чтобы донести до них, как страшно далеки они от народа и что у них назревает кризис власти, но бдительный Филлипэ закрыл мне рот поцелуем.