Даспри, через шесть месяцев ему было суждено погибнуть в Марокко при трагических обстоятельствах – словом, мы с
Даспри возвращались домой пешком. Когда мы подошли к небольшому особняку на бульваре Майо, где я жил уже год с момента приезда в Нейи, он спросил:
– А вам никогда не бывает здесь страшно?
– Что за странная идея!
– Господи, да ведь этот особнячок так изолирован!
Соседей нет… пустыри… Скажу вам честно, хоть я не из трусливых, однако…
– Вот именно, вы не трус, а весельчак!
– О! Я сказал об этом просто так, между прочим.
Сен-Мартены подействовали на меня своими рассказами о грабителях.
Пожав мне руку, Даспри удалился. А я достал ключ и открыл дверь.
– Вот те на! Антуан забыл оставить горящую свечу, –
прошептал я.
И сразу же вспомнил: Антуана в доме нет, я отпустил его. В ту же секунду темнота и тишина стали мне неприятны. На цыпочках, как можно быстрее я поднялся в спальню и, против обыкновения, повернул ключ в замке, затем запер дверь на задвижку и зажег свечу.
Огонь помог мне вновь обрести хладнокровие. Однако я предусмотрительно вынул из кобуры большой дальнобойный револьвер и положил его рядом с кроватью. Эта предосторожность окончательно успокоила меня. Я лег и, как обычно, чтобы заснуть, взял с ночного столика книгу, ожидавшую меня каждый вечер.
Каково же было мое удивление, когда на месте разрезного ножа, которым накануне заложил страницу, я обнаружил конверт, запечатанный пятью красными сургучными печатями. Я схватил его, горя нетерпением. На конверте вместо адреса были проставлены мое имя и фамилия, да еще пометка: «Срочное».
Письмо! Письмо на мое имя! Кто мог положить его сюда? Немного разволновавшись, я вскрыл конверт и прочел:
– «С того момента, как вы распечатали это письмо, что бы ни случилось, что бы вы ни услышали, не шевелитесь, не делайте никаких движений, не кричите. Иначе вы пропали».
Я тоже не из трусливых и, так же как любой другой, умею вести себя достойно перед лицом настоящей опасности, смеяться над призрачными страхами, которые поражают наше воображение.
Но, повторяю, в голове моей была сумятица, нервы на пределе, отсюда – обостренная чувствительность. Ну а разве не было во всем этом чего-то тревожного и необъяснимого, того, что может потрясти и более смелых людей?
Пальцы мои лихорадочно сжимали лист бумаги, а глаза снова и снова пробегали по угрожающим фразам: «…Не делайте никаких движений… не кричите… иначе вы пропали…»
«Ну и ну! – думал я. – Это какая-то шутка, дурацкий розыгрыш».
Я чуть не рассмеялся, хотел даже громко расхохотаться.
Кто же помешал мне в этом? Какой смутный страх сдавил мне горло?