— Тогда давайте о наших чувствах. Поговорим, для разнообразия, об этом? Они нам открывают глаза получше, чем факты, я всегда так считала. Какие чувства вы испытывали, когда Лиз своей речью в суде похоронила всю с таким трудом выстроенную концепцию Алека? И заодно бедного Фидлера.
— Я ничего не слышал.
— Простите?
— Никто не снял трубку и не сказал: «Слышал, что произошло в зале суда?» Сначала из ГДР пришла новость: «Разоблачение предателя». Разоблачили Фидлера. А другого высокопоставленного чиновника в структуре безопасности полностью оправдали. Мундт вышел чистеньким. Потом мы узнали о драматическом побеге заключенных и общенациональной охоте на них. А потом…
— Расстрелы у Стены?
— Джордж был там. Он все видел своими глазами. Меня там не было.
— Ну а ваши чувства? Вы сидите в этой самой комнате или по ней расхаживаете, и вот приходят, обрывочно, такие ужасные новости. Одна за одной.
— И что же я, по-вашему, делал? Открыл шампанское? — Я беру себя в руки. — Господи, думал я, бедная девочка. Из иммигрантской семьи. Попала как кур в ощип. Втюрилась в Алека. Никому не желала зла. Пойти на такое, какой кошмар.
— Пойти на такое? Вы хотите сказать, что она сознательно выступила перед трибуналом? Что она сознательно спасала нациста и добивала еврея? Но это совсем не похоже на Лиз. Кто мог ее на такое толкнуть?
— Никто ее на это не толкал!
— Бедняжка даже не понимала, почему оказалась в суде. Ее пригласили в солнечную ГДР на веселую пирушку товарищей, и вдруг она дает показания против своего любовника в каком-то судебном спектакле. Что вы почувствовали, узнав об этом? Вы лично? И потом, когда пришла весть, что их расстреляли перед Стеной? Якобы во время побега. Не иначе как тоску. Острую тоску, да?
— Еще бы.
— Вы все.
— Конечно.
— И Хозяин?
— Боюсь, что его чувства для меня загадка.
Я снова вижу эту печальную улыбку.
— А ваш дядя Джордж?
— Что именно?
— Как он это воспринял?
— Не знаю.
— Почему? — Вдруг перешла на резкий тон.
— Он исчез. Уехал в Корнуолл один.
— Почему?
— Погулять, наверное. Он периодически туда отправлялся.
— Надолго?
— На несколько дней. Может, на неделю.
— А когда вернулся? Он сильно изменился?
— Джордж не меняется. Просто берет себя в руки.
— И как, взял?
— Об этом он со мной не разговаривал.
Она задумалась, но решила не бросать тему.
— И никаких проблесков триумфа? — наконец продолжила она. — На другом фронте? Оперативном? Никаких рассуждений в духе: да, побочные потери, что, конечно, трагично и ужасно, зато миссия успешно выполнена? Ничего в таком духе, а?
Ничего не изменилось. Тот же мягкий голос, та же сладкая улыбка. Она кажется даже участливее, чем прежде.