Удивительно, но на все мои стирально-профилактические хлопоты соседи не обратили внимания. Впрочем, это уже чисто тюремное. С одним человеком здесь можно спать на соседних шконках[15], сталкиваться с ним в условиях предельно ограниченного пространства хаты по сотни раз на дню и… не разговаривать месяцами. Обычное дело! Истинный арестант неразговорчив, он готов всегда больше смотреть, слушать, запоминать, чем произносить какие-то слова. Даже дежурные, общечеловеческие — «Доброе утро!» и «Спокойной ночи!» звучат здесь очень редко. В соответствии с обстановкой и традицией! А то, что на мои «вшивые» постирушки никто не обратил внимания — слава Богу! Ни праздного, раздражающего любопытства, ни лишних вопросов, ни глупых советов.
В эту ночь я укладывался спать на ещё сыроватых, едко пахнущих, но абсолютно свободных от всяких постояльцев, простынях. Коснувшись такой же непросохшей и такой же чистой наволочки, произнёс вслух, но очень тихо, обращаясь к самому себе: — «А жизнь-то налаживается!».
Фраза была из анекдота.
Сюжет его прост по форме и глубоко национален по содержанию. Русский мужик, доведённый до отчаяния безденежьем, занудством жены и прочими неурядицами, собрался… вешаться. Приладил петлю, взобрался на табурет, окинул прощальным взглядом утлое жилище. Этот взгляд вдруг цепляется за притаившуюся в уголке (сверху всё видно), едва початую бутылку водки.
«Напоследок очень даже кстати!», — думает решившийся на отчаянный шаг и, отводя в сторону петлю, спускается с табурета. Нагибается за четвертинкой, а по соседству вдруг обнаруживается и надкушенный, но вполне съедобный бутерброд с сыром!
Естественно, мужик с удовольствием выпивает и с не меньшим удовольствием закусывает. Тут же подворачивается и вполне годный для употребления сигаретный бычок. Мужик присаживается на табурет, ещё совсем недавно избранный им самим собственным эшафотом, с наслаждением затягивается, светлеет лицом и вдохновенно изрекает: — «Да жизнь-то налаживается!»…
Очень скоро и фраза и этот анекдот, несмотря на весь свой смысл, и многие подробности событий на вшивом бутырском фронте забылись.
Зато появилась привычка время от времени выворачивать наизнанку и внимательно осматривать всю одежду, что соприкасается с моим телом.
Эту привычку я сохранил весь лагерный период своей биографии и «автоматом» перенёс её в вольную, нескоро наступившую, но всё-таки наступившую жизнь.
Странная, верно, привычка в эпоху инноваций, нанотехнологий и модернизаций.