.
Удивительно, но разные блюда (каша, рыба, щи) пахли здесь одинаково.
Одинаково сильно, и… совсем несъедобно. Казалось, что именно так должно было пахнуть в бане, на каменку которой вместо воды плеснули перестоявшее содержимое помойного ведра.
Правда, было в тюремном меню блюдо, имевшее свой индивидуальный запах. Это — овощное рагу, а точнее, тушеная кислая капуста. Его давали на ужин, как минимум, дважды в неделю.
О том, что на ужин рагу, не надо было говорить и предупреждать. Запах этого блюда едкий и колючий, вышибающий слезу и кашель, прорывался через железный кормяк[30] задолго до того, как баландёры доволакивали телегу с ужином до дверей камеры. Судя по запаху, что издавало рагу, ту капусту тушили непременно в карбиде и приправляли, как минимум, медным купоросом. Впрочем, и этот сверхдерзкий аромат в чистом виде существовал очень недолго. Ранее сформировавшийся смрад легко и бесследно переваривал и эту экзотику.
Тогда же, в самые первые дни пребывания в «пятёрке» стало для Серёги Гладышева совершенно ясно, что другой атмосфера в тюремной хате просто быть не может. Откуда здесь взяться воздуху, если в пространстве камеры, рассчитанной на двенадцать персон (шесть двухъярусных шконок), постоянно обитает от двадцати до тридцати человек, что порою на иных койках спят в три смены, что людям при такой скученности свойственно потеть, а кран умывальника на всю хату только один, и струйка оттуда вечно хилая.
Кстати, окон в той самой первой, памятной на всю жизнь хате, в «пятёрке» (камера «первая сборка» на первом полуподвальном этаже) не было вовсе.
Нет, было, в правом углу помещения, аккурат, на уровне асфальта, что-то среднее между форточкой, амбразурой и слуховой подвальной отдушиной. Но это «что-то» имело размеры дамского носового платка, выходило в тюремный двор и смотрело в упор в стену вплотную пристроенного то ли гаража, то ли сарая.
Так что сквозняк и прочие виды свежего воздуха здесь могли только сниться.
После «пятёрки» Бутырка была.
Уже не полуподвал, не общая перенаселённая хата. Аж третий этаж на Большом спецу[31], и камера с высокими потолками всего на четыре человека, а, главное, — окно, полноценное по размерам, пусть в решётки забранное!
Кажется, вот где надышаться можно — только расправь плечи и вдыхай глубже.
Ан нет!
Здесь также царил, властвовал, беспредельничал всё тот же тюремный смрад, не допускавший никакого вольнодумства в виде присутствия даже подобия иных запахов. С грустным удивлением отмечал Серёга Гладышев, что предметы, являющиеся носителями своего собственного сильного запаха, попадая сюда, будто пасуя перед напором этого смрада, быстро утрачивают свою запаховую индивидуальность и перестают пахнуть вовсе. Так было с купленным (по безналичному расчету, разумеется) в тюремном ларьке мылом, будто в издёвку именуемым «ароматным». Так было с переданными в продуктовой посылке лимонами. Так было с надушенным носовым платком, что вложила, тогда ещё обещавшая ждать, жена в набор тёплых вещей, который получил Серёга накануне отправки на этап. Тот платок был щедро надушен, но замечательный аромат продержался менее суток. Хвалёный французский парфюм скукожился и позорно капитулировал под натиском российского тюремного амбре!