Ещё удивительней было другое. Обосновавшийся в камере мерзкий дух тюрьмы оказывался совершенно непробиваемым, неуязвимым для воздушных потоков снаружи, которые никаких внешних препятствий для проникновения в хату, кажется, не имели. Казалось, размеры имевшегося в камере, пусть зарешеченного, окна легко могли позволить проветрить хату в считанные минуты. Но так только казалось. Куда более очевидным было предположить, что потоки свежего воздуха при попытке проникнуть в камеру просто разбиваются о стоящий столбом плотный смрад и откатываются назад, обескураженные невозможностью найти хотя бы какой-нибудь зазор, трещину, прореху в этом монолите.
Аккуратно, боясь быть поднятым на тупые штыки арестантского юмора, интересовался Серёга Гладышев у бывалых, имевших по три-четыре ходки[32], соседей: «А как в других тюрьмах, такой же дрянью пахнет?». Разной была реакция на этот простой вопрос. Кто-то просто пожимал плечами. Кто-то недобро язвил (типа: «Ты что думал, что здесь розами пахнуть будет?…»). Только один старик, имевший отсиженных лет столько, сколько Серёга и прожить не успел, ошарашил его почти поэтическим откровением: «По-другому, парень, и быть не может, в тюрьме бедой пахнет, общая беда из бед каждого складывается, тут этого столько напрессовано, потому и такой дух тяжёлый…».
Смысл этого откровения доходил до Серёги весь срок, включая время, проведенное в лагере, потому как и в зоне, которая вроде и всеми ветрами продувалась, и по соседству имела не только болото, но и лес, пахло также, как и в тюрьме.
Тот же запах беды, разве что разбавленный в зависимости от времени года то промозглым ознобом, то изнуряющей духотой.
А тогда в Бутырке, в период тягучего ожидания этапа, к нему, опять же неадекватное месту и времени, пришло размышление на тему, как этот смрад переносят те, кто сюда на работу, то есть на службу, приходит каждый день, кто имеет возможность этот гремучий коктейль регулярно чередовать с нормальным воздухом.
Разумеется, тут только фантазировать оставалось.
Можно было анекдот вспомнить про чудака, просившего вместо кислородной маски поднести его к выхлопной трубе.
Только в той ситуации не до анекдотов было. Всякий раз, оказавшись рядом с кем-то из местных мусоров, Сергей чутко втягивал воздух, пытаясь определить, чем пахнет от этого человека. Безрезультатными были те попытки. Мусора, они же сотрудники администрации, несмотря на то, что в тюрьму приходили только на работу, а всё остальное время находились дома, на улице, словом, на свободе, пахли так же, как пахли не имевшие выхода наружу, так же как пахла сама тюрьма. Верно, в качестве бледных проблесков неординарности выступали порой сивушный перегар, запах сапожного крема, чесночный духман. Но и эти запахи самостоятельно существовали только в первые часы присутствия мусоров на своих рабочих местах. Позднее и эти, пусть не самые приятные для обоняния, оригинальности целиком растворялись в главном и единственном тюремном запахе.