Было ясное, но холодное утро. Догерти, одетый в полушубок с капитанскими погонами и с двумя прорезами на груди, водворял порядок; одну руку он все время держал в прорези на груди, как будто бы защищая ее от холода, а на самом деле он не выпускал из руки револьвера, ибо чувствовал, что ежеминутно могла разыграться трагедия.
Скоро явился адъютант, представитель командующего войсками, а затем во двор ввалилось человек пятьдесят «приемщиков»: матросов, артиллеристов без погон и каких-то юрких людей, одетых в штатское, но которые распоряжались всем и с наглым видом отдавали приказания. Вся их толпа, бывшая безоружной, смотрела хмуро, злобно, но вела себя сдержанно, видимо, побаиваясь стоявших и сидевших на своих местах, около орудий и на передках, людей 5-й батареи.
Догерти спросил адъютанта:
— Кому же мне прикажете сдавать оружие?
— А вот… Кто у вас, товарищи, приемщик? — крикнул адъютант.
— Я, я буду приемщик, — выдвинулся здоровый, рыжий и наглый солдат-артиллерист.
— Я командир всех батарей!
Догерти начал сдачу по подробным ведомостям, заготовленным им за ночь.
— Ну, что там еще, — заговорил рыжий, — давайте все валом, а то одна волокита!
— Или принимайте все правильно и точно, по закону, или я прекращу сдачу, — заявил Догерти.
Рыжий чертыхнулся, но принужден был повиноваться.
Скоро сданы были орудия, зарядные ящики, снаряды, кони, сбруя, шашки… Шашки самого Догерти и Воскресенского также были сданы…
Наконец, ведомости были скреплены и подписаны Догерти и каракулями приемщика и затем переданы адъютанту, чувствовавшему себя очень скверно. Получив бумаги, он тотчас же исчез.
— Ну, товарищи, айда сюда, — крикнул рыжий солдат двум толпам своих единомышленников, запружавшим оба въезда во двор.
Догерти увидел, что небольшая кучка людей его батареи потонула среди нахлынувшей орды бунтовщиков, которые, в противоположность «приемщикам», — были все вооружены винтовками с примкнутыми штыками, а многие — еще шашками и револьверами.
— Ну, сукин сын, — обратился рыжий к Догерти, — теперь мы с тобой поговорим!..
Голова Догерти лихорадочно работала, как бы найти выход из этого положения; но его окружала толпа вооруженных солдат с звериными лицами. Заложенная в прорез полушубка рука сжимала револьвер, чтобы в критическую минуту пустить себе пулю в лоб.
— Я знаю, что вы меня сейчас убьете; но глядите, — там изо всех окон смотрят юнкера, а у них могут быть револьверы: они откроют по вас стрельбу из окон, и я не хотел бы, чтоб из-за меня одного погибло бы несколько десятков ваших жизней.
Аргумент этот, по-видимому, произвел впечатление.