Хунхуз отдал какое-то приказание — и веревки, стягивавшие локти десятника, были тотчас сняты.
— Садись, мало-мало кушай!
Изумленный десятник присел; и, так как он ничего с утра не ел, — то, пересилив страх, принялся за еду, недоумевая, зачем его хунхуз кормит, быть может, перед смертью?
«Хозяин» отдал еще какое-то распоряжение, и тотчас были принесены все вещи, отобранные у десятника и, между прочим — призовые серебряные часы, полученные им еще на военной службе.
— Бери твоя, — сказал хозяин.
Десятник все больше недоумевал. Хунхуз улыбнулся:
— Тебе мало-мало думай! Четыре года назад тебе работай на Яблони у К.? — и хунхуз назвал фамилию крупного лесопромышленника.
— Работай!
— Тебе помнишь Василия, что рука топор ломайла; другой десятник говори — твоя нельзя работай, — цуба Харбин! Тебе Марья говори — его Харбин ходи — кушай нет, — помирай есть! Марья шибко хорошо лечи — один месяц Василий работай есть!
Десятник вспомнил — действительно, был такой случай несколько лет назад, когда один из рабочих-китайцев поранил себе руку. Китайца хотели рассчитать, но его жена заступилась за рабочего и, приобретя кое-какие сведения о перевязках во время своей службы сиделкой в больнице, — стала сама «лечить» больного. На ее счастье, рука быстро зажила без особых осложнений; рабочий скоро ушел и о нем все забыли.
— Смотри! — сказал хунхуз и протянул левую руку. У основания большого пальца тянулся большой шрам.
Тогда только десятник догадался, кого он видит перед собою, и сладкая надежда на спасение заставила забиться его сердце.
— Ну, — продолжал хунхуз, — бери твоя вещи и ходи домой. Скажи Марья — шибко хорошо!
И он опять отдал какое-то приказание своим подчиненным.
Через несколько минут десятник в сопровождении двух хунхузов-проводников пробирался через лесную чащу кратчайшим путем к своей конторе.
В тот же день вечером предводитель хунхузов потребовал в свою фанзу одного из конвоиров, сопровождавших десятника.
— Ты исправно доставил десятника домой? — сказал он.
— Да, исправно, — отвечал хунхуз.
— Почему же ты не доложил мне по возвращении? — уже строже спросил атаман.
— Мы только что вернулись, Да-лао-Ѣ! — смутился тот.
— А как у тебя очутились часы десятника?
Хунхуз помертвел; из-за косого борта его куртки предательски высовывался кончик серебряного брелока в виде перекрещивающихся ружей, — тот самый, который висел на конце цепочки от часов у десятника.
— Мне… мне… подарил их десятник, — лепетал растерявшийся вконец хунхуз.
— А я что приказал?
— Да-лао-Ѣ, великий господин! Я виноват!
Через пять минут хунхуз был расстрелян, а на другой день какой-то китаец вызвал десятника из конторы, отдал отобранные у него накануне одним из его проводников часы, и, рассказав все случившееся, — быстро скрылся.