– Опять небось к ней ночевать заехал, – тихо говорила Василиса Захару. – В прошлый раз Ефим от хуторских узнал.
– Этот теперь всем разболтает, лотоха, – сердито ответил Захар. – Маша-то ничего не знает?
– Кубыть, нет...
Маша поняла. Все припомнилось сразу: и недовольные глаза Василия, и его неласковые руки, и злые ответы, и все, все, что она прощала ему, сваливая вину на его занятость делами. «К ней ночевать заехал? К кому – к ней? Кто – она? Ах, да... Ну конечно, Соня! Спасительница! Я за нее бога молила ночами... Я молила, а они в это время... о господи!»
Маша вскочила с постели и в одной рубашке, босиком пошла за печь. Захар и Василиса обмерли, увидев Машу. Она стояла в дверях, как привидение.
– Это правда? – задыхаясь, прошептала она.
– Что правда, доченька? – кинулась к ней Василиса. – Иди, ложись, заболеешь так. Похолодела вся. – И повела Машу к постели.
Маша упала ничком на подушку и проплакала всю ночь, не слушая уговоров свекрови.
На заре приехал Василий. Вошел в дом, увидел сидящих по углам отца и мать, услышал тихие рыдания Маши. Виновато потоптался на месте.
Захар встал, злобно сверкнув на него глазами.
– Ы-ы! – промычал он сквозь стиснутые зубы и замахнулся на Василия. Но не ударил. Безвольно опустил руку и ушел из дому. Мать уткнулась в фартук, не зная, что сказать сыну.
Василий натянул только что снятый картуз и вышел.
– Сук-кин ты сын! – прошипел Захар, остановив Василия в сенях. – Что же ты с Машей делаешь? Эх ты, горе-горюхино!
– Батя, – не поднимая глаз, ответил Василий, – Соня жизнь мне спасла. Не она – убили бы меня. – И тяжело зашагал прочь.
– Чем так... лучше убили бы... – беспощадно бросил ему вслед Захар.
Василий ничего не ответил и, ссутулившись, поплелся к конюшне.
Прискакал в сельский Совет и, не слезая с коня, вызвал Андрея:
– Я на несколько дней в Тамбов. Сенокосилку буду добиваться. Так ты это... посматривай тут.
– Ты что такой бледный? Не заболел? – спросил Андрей, внимательно разглядывая лицо Василия.
– Нам с тобой болеть нельзя. Все пройдет, – и стегнул Корноухого.
Василий понимал, что не ладно у него получается в семье, но ничего не мог поделать с собой. Не в силах был оторвать от сердца Соню. И ведь не то чтобы разлюбил Машу, нет, она по-прежнему была дорога ему, как мать его детей, как родной человек, но к ней уже не тянет так, как тянет к ласковой и немножко взбалмошной Соне. Эти противоречивые мысли и чувства заслонили в его сознании все другие заботы. Он жил словно во сне, тяжело вздыхал, худел.
И пришел наконец к выводу, что ему самому не справиться со своими душевными муками, что нужен какой-то посторонний твердый, умный человек, который подскажет ему выход из этого запутанного положения.