Галя в мирное время была театроведом. Потом случилась война и она организовывала фронтовые агитбригады и концерты для солдат. Гася пела и плясала в этих агитбригадах.
Я не знаю, как вышло, что сын и муж Гаси погибли одновременно. Об этом со мной никогда не говорили. То ли жалели по малолетству, то ли слишком больно было.
С войны Галя и Гася вернулись вместе. Гасин дом разбомбили, а Галин – нет. Они поселились на углу Суворовского бульвара в Галиной комнате в коммуналке.
Я помню их со своих лет эдак 11–12. Галя была стрижена ежиком, непрерывно курила и носила пиджаки. Гася была кокетка и хохотушка. Галя ее оберегала. После Галиной смерти я нашла в ее бумагах тетрадку стихов. Конечно, чудовищных. Конечно, все – про Гасю…
Я ничего не понимала про их отношения. Знаю только, что в семье принято было почему-то поджимать губы и пускали меня к ним не слишком охотно. Поэтому вышло так, что Гасю, свою бабушку, я знала и помню хуже, чем Галю, «чужую». Мама часто повторяла это слово: «Она тебе чужая. Нечего лишний раз туда мотаться».
Гася умерла, когда мне было 15 лет. Внезапно. На сцене. Играла какую-то роль, поклонилась и упала, не дойдя до кулисы. К тому времени Галя и Гася переехали в однокомнатную квартиру на Малой Никитской. Я хочу, чтобы вы это поняли – с 1945 по 1979 год они жили вместе. 34 года. Они вместе купили эту кооперативную квартиру в доме ВТО. Они вместе собрали библиотеку. У них были не только общие тряпки и кастрюли. Вообще говоря, у них была общая жизнь. Настолько общая, что Галя, узнав о Гасиной смерти, попала в больницу с инфарктом. А пока Гасю хоронили, а Галя лежала при смерти, мои не очень щепетильные родственники забрали из их дома все, что они сочли Гасиным, то есть своим, то есть – доставшимся им «по наследству». Слава Богу, что квартира по документам принадлежала Гале.
Галя выжила. Она так и не поправилась окончательно, но прожила еще три года. Когда я привезла ее из больницы в разоренный дом, с порога едва не упала в обморок я, а не она. Помню, я кричала и возмущалась, я помчалась к своему домовитому дядюшке и отобрала со скандалом назад Шекспира и какие-то чашки, привезенные из Германии… Галя быстро прекратила мою возню. «Этим Гасю не вернешь». Все.
«Но мы же должны сделать что-нибудь?!» – вопила я. А Галя, куря беломорину за беломориной, утешала меня: «Ну, не реви. Хочешь, я их прокляну?» (Вероятно, мне следует заметить в скобочках, что в настоящий момент семья моего корыстолюбивого дядюшки выглядит так: жена спилась и попала под электричку, сын сидит в тюрьме, а дядя возит ему передачи, хотя ничто, просто НИЧТО не предвещало).