В комсомол меня приняли после звонка из ЦК ВЛКСМ, организованного моим папой. Папа, в отличие от меня, относился к передовому отряду советской молодежи как к средству поступления в институт.
От моей «астмы» помогал только порох…
Было лето 1979 года. Мы жгли костры в горах, всерьез спорили о мировой революции, встречали рассвет на морском берегу и пели песни, встав в круг, руки на плечах друг у друга…
Лагерь назывался «Орленок».
Мальчика звали Рауль. Мальчик был кубинец.
Мальчик боялся высоты. Ну просто до ужаса.
По условиям задачи, каждый из нас должен был прыгнуть с вышки. С чем-то вроде парашюта. Как-то он там крепился тросом, и прыжок был, наверное, совершенно безопасным. Но вышка была приличной высоты.
Кое-кто прыгал. Кое-кто – трусил. Я, например, прыгнула. Мне это ничего не стоило. В ту пору я уже была вполне сформировавшимся человеком, который до слез боится ночных бабочек и общественного неодобрения и при этом довольно-таки равнодушно относится к реальным неприятностям.
Рауль прыгнуть не мог. Просто не мог. Его и подняться-то на эту площадку заставили насильно. Заставили – компатриоты. То есть братья-кубинцы. Они волоком втащили трясущегося пацаненка на вышку, инструктор приторочил к нему парашют, а потом один из старших мальчиков ему что-то сказал по-испански. Рауль побелел, затрясся, подошел к краю – и прыгнул.
Ему аплодировали.
Потом оказалось, что старший сказал: «Ты позоришь Фиделя!»
Тогда мне казалось, что Рауль – герой. Сейчас я думаю, что настоящий мой теперешний герой сказал бы в ответ: «Да иди ты к чертовой матери со своим Фиделем вместе. Боюсь, не хочу и не буду!»
А потом спустился бы с вышки и на выстрел к ней больше не подошел бы.
Где-то я прочла много лет спустя, что у того, кто в 16 лет не был коммунистом, нет сердца, а у того, кто остался коммунистом после 30 – нет мозгов.
Должна с сожалением признать, что я излечилась далеко не сразу и совсем не полностью.
До сих пор, стоит мне оказаться в мраморном вестибюле какого-нибудь швейцарского отеля и прикинуть, сколько стоят выставленные в красивых витринах золотые хронометры, – и сквозь непроизвольную дымку щурится мне навстречу криминальный герой моей ранней юности…
* * *
Крым, Коктебель. Не «ваш», не «наш» – ничей. Божий.
Кафе у моря, напротив Волошинского дома.
За соседним столиком – пожилой господин в курортном дезабилье. Вид у него серьезный и даже величественный – насколько позволяют шорты до колен и фривольная панама.
Господин вдумчиво и сосредоточенно ест мороженое из запотевшей стеклянной вазочки. Перед ним на столе – школьные тетради «за две копейки» и дешевенькая шариковая ручка.