– Он сначала был человек, а потом стал Бог! – предполагают справа.
– Наоборот! Он сначала был Бог, а потом стал человек! – исправляют слева.
Богословская дискуссия в разгаре. Ничего страшного, и не такие мудрецы на этом месте копья ломали…
– Как вы думаете, Бог любит вас очень или не очень? – спрашивает падре.
– Очень! – вопит уверенно аудитория.
– Меня Он обожает, – решительно сообщает мальчонка в толстом свитере. Голос у него полон гордой уверенности. Любимое дитя, чего уж.
– Мы все стараемся вести себя хорошо, – говорит отец Фернандо. – Но у нас это не всегда получается. То есть у вас наверняка получается, а я иногда веду себя не очень хорошо…
Аудитория, за несколько минут до того бившая себя в грудь кулачком, признавая «mea culpa[39]», примолкает. Затихает даже тот мелкий в третьем ряду, который больше всех вертится и егозит.
– Как вы думаете, что сделает Господь, если мы будем грешить?
Я мысленно прижимаю уши и вжимаю голову в плечи. Я привыкла, что на этом месте возникает разговор о наказаниях.
– Господь расстроится! – хором произносят первые четыре ряда. – Он огорчится и будет горевать!
Потом, после мессы, попив кофе с подругой, я иду по Мясницкой и смотрю в черное зимнее небо.
Мне хочется сказать в небо: «Не огорчайся, не горюй! Я постараюсь вести себя прилично!»
Но я взрослая.
Думаете, все сказанное находится за пределами хорошего вкуса? Не исключено. Но мне кажется, детство вообще находится вне этих пределов. Так уж сложилось. Там какие-то свои законы.
* * *
Студенты смотрят кино. На экране юные и прекрасные Редфорд и Хофман расследуют Вотергейтский скандал.
Дети сопереживают, шепчутся. Делаю замечание.
– У нас вопрос, Татьянавиктна.
– Ну?
– Они что, реально против президента попрут?!
– Реально.
– Они чокнутые?
– Это демократия, дети.
Шепот прекращается. Дети смотрят фантастическое кино дальше.
* * *
– Нет, мне просто интересно! Что, я спросить не могу? Я спрошу! Ну вот хоть эту (взгляд в мою сторону)… Вот вы замужем? – спрашивает тетка в метро.
Видимо, разговор на эту животрепещущую тему начался задолго до моего появления.
Теткина приятельница краснеет, хватает ее за руки, но какое там.
– Замужем, – отвечаю я.
– Муж пьет?
– Нет.
– И не бьет?
– Нет.
Лицо у дамы вытягивается.
– И не гуляет?
– Некогда ему гулять, работает…
– Что ж такое, – огорчается тетка, поджимая губы. – Вот вы же – ничего особенного, извините, конечно. Не красавица. И толстая. И вообще. Вон, небось, на работу едете, а даже без макияжа, как колхозница. А такое везение. А тут – все при мне, и выгляжу, и одета… А попадаются – либо алкаши, либо уроды какие-то… И почему такая несправедливость, а?