– Ты хорошая собаченька?
Хвост чудовища вздрагивает и начинает неуверенное движение слева направо. На жуткой ряхе написано: «Это вы, тетенька, меня собаченькой назвали?»
– Он не кусается! Правда! – говорит хозяйка.
– Ты сладенький песик? – уточняю я.
Хвост лупит псину по бокам. «Я – песик!!! – написано на акульей морде. – Я сладенький!!!»
– Можно погладить?
– Конечно! Не бойтесь!!!
Я протягивал руку к песьей башке, и тут «собаченька» вскакивает на задние лапы, кладет руки мне на грудь и целует меня во все лицо сразу.
– Кайзер, прекрати! – кричит хозяйка.
– Ты ж моя заинька! – воплю я.
– Да!!! Я заинька! – подтверждает собака. – Именно я! Именно заинька!
Морали не будет.
Да, я знаю, что иногда они бросаются на людей и жрут детей живьем.
Я, правда, думаю, это вина хозяев.
Но песня не о том, а о любви.
* * *
Старая фотография шедшей, доцифровой эпохи.
Ни за что сейчас не вспомню, в чьих руках был фотоаппарат.
Лавочка, зелень, какой-то стенд с пионерской агитацией. Мне – 19, я – вожатая. Ему – 13, он – пионер.
Лето 1984 года. Практика в пионерлагере под Ногинском. В отряде кроме него – тридцать мальчиков и десять девочек. Моя напарница сбежала в Москву. В километре от лагеря – полигон. По вечерам я выстраиваю мальчиков вдоль стены в коридоре и заставляю выворачивать карманы. Самый дорогой трофей и самый страшный конфискат – гильзы. Раз гильзы – значит, бегал на полигон. На полигоне – стрельбы. Иногда в лагерь на драном газике приезжает пожилой майор и, тщательно выбирая слова, внушает:
– Вы ж поймите. Это ж того… Они ж хоть и сукины, а дети… Ведь оно ж танк… Оно ж едет… Там же ж ни… ну, ничего не видно там, словом… А гусеницы ж… Ведь же ж фарш будет, мать их… расстроится, в смысле, их мать.
– Дяденька майор, – говорю я жалобно, – они же мальчики, им же войнушка…
– Им – войнушка, – сипит майор, – а мне же ж трибунал…
– Дяденька майор, – заискиваю я, – А можно вы на танке прям сюда приедете, а?
– И стрельну? – изумляется майор.
– Зачем же стрелять… Он полазают по танку, посмотрят… Лучше ж вы к нам, чем мы к вам, а?!
Майор хмыкает и чешет бритый затылок. На другой день в лагерь входят танки…
Дети в экстазе. Гильзы солдатики дарят всем. Полюс героизма смещается в сторону «дикого пруда»… С прудом бороться проще. Сейчас уже и не вспомню почему.
А мальчика зовут Митя. Сейчас ему под сорок.
И сейчас, наверное, мне не пришла бы в голову идея пригласить в лагерь танки…
* * *
В нашем парке над рекой продолжается неспешная весна.
По речным обрывам сползают снежные языки, шурша хрестоматийными вешними водами.