Или розы из Сочи, где оказался в командировке, — не миллион, но сотни две, неохватный сноп — непонятно, как в самолет пустили? Они распирали банки, ведро, горой плавали в ванной, желтые, розовые, алые. Леля раздаривала их соседкам, не в силах вместить столько радости в одиночку.
Летом ездили в Крым, на Тарханкут, она качалась на резиновом матрасе неподалеку от известняковых скал и следила сквозь зеленую стеклянную воду, как он красиво ныряет за рапанами. Потом во дворике под виноградными лозами он бросал их в кипяток, выковыривал ножом плотных резиновых моллюсков, а теплые раковины протягивал ей — коралловая атласная изнанка казалась живей вынутых из недр мертвенно-белых спиралеобразных чудищ. Зимой раковины пылились на полке между рожками гурана и стеклянным поплавком с Охотского моря, но их всегда можно было достать и провести пальцем по карминному глянцу сердцевины, на миг оживив летние крымские радости со всеми акациевыми шорохами и крупными звездами. Под такими увесистыми звездами они однажды ночевали прямо на полынном склоне Карадага, легкомысленно явившись в Коктебель поздним вечером и не найдя комнаты по сходной цене.
У Костика было странное умение приманивать предметы, легко перерастающие в события — как иные люди умеют приманивать слова. Это ему давалось легко — изменение геометрии жизни, складок, стяжек и прошв пространства. Один раз шли по сухой степи и под пыльным султаном сероватой травы нашли непочатую бутылку водки. Откуда? Там даже тропинок никаких не было. Бутылка будто выпала из ниоткуда, из другого измерения, специально, чтобы выменять на нее у садового сторожа столько пушистых персиков, сколько сумеешь унести, а к вечеру они уже не могли целоваться из-за въедливого пуха, от которого щипало губы и язык.
Или еще — стремительные, взрывные слияния — в той же каменистой степи, с кустиком полыни под спиной и пышущим в глаза полуденным светилом, или у подмосковного торфяного озера, где она, забывшись, опрокидывала ногой его ведерко с карасями и потом блаженно уплывала в астрал, чувствуя под пяткой холодное живое золото. Как-то пыл настиг их на дюнах Куршской косы, в редком соснячке, и, уже падая на белый песок, Леля увидела, как из-под нее метнулось что-то черное и стремительное. Убитая на месте гадюка оказалась на редкость толстой, полной гадючат, что обнаружилось при снятии шкурки — Костик мастерски спустил ее чулком. Пестрая кожа потом долго сохла на балконе к изумлению соседей.
— Я же спас тебя, да? — спрашивал он, смеясь каштановыми глазами.