И в дедушке плакала водка. Он мне утыкался в колени.
И бабушка как изваянье крестилась привычно и скоро.
И будто молитву шептала: мне скоро мне скоро мне скоро.
А в полночь часы зазвонили и били 12 ударов.
Меня моментально забыли. Меня моментально не стало.
А я стал дышать на узоры мороза в кухонной раме.
Уверен – так будет теплее уснувшим папе и маме.
Я ни черта не понял, просто сидел с открытым ртом и делал вид, что въезжаю… Даже кивал. Но что-то изменилось в этом мире. Я знал, что прикоснулся к чему-то важному и почти божественному, что оно прошло совсем рядом, как ветерок, обдав меня своим ласковым дыханием и улетело дальше. С тех пор не могу совсем читать детям стихи – ни дядю Степу, ни Маршака, ни про животных, ни про игрушки.
Да и стихи вообще читаю с трудом. «Мысль изреченная есть ложь», – сказал Поэт. Стихи, остановленные бумагой есть ложь в квадрате.
Пить из источника – опасно.
То был великий концерт. Из тех что на все времена.
Я вспоминал, где он случился – в Горбушке, Ленсовета, БКЗ или Б2. Но какое это имеет значение? Не стены создают шедевры.
Стены лишь хранят воспоминания или служат указателем к ним, по которым ты можешь прийти назад, будто по хлебным крошкам, заботливо хранимым в глубинах памяти.
Буквально за несколько недель до того, она прилетела из Швеции, с рюкзаком за плечами и потертыми джинсами на ногах.
– Где была?
– Да побродила по Стокгольму, в музей АББА зашла.
– Ух ты, и как там? – спросил я увлеченно.
– Да ничего, там уже нет АББА, – ответила она спокойно, пожав плечами. – Пиджаки какие-то да гитары.
Пробравшись заранее в зал, я наблюдал за саунд-чеком. Музыканты настраивали гитары, подтягивая колки, а Митрич молотил по ударным, выжимая сочный бит, отзывающийся где-то в животе глухой вибрацией. Откуда ни возьмись, появилась Лера, заняв место перед сценой. Я подошел, и мы заболтались о последнем туре, крайнем альбоме и каких-то еще мелочах.
За разговором, я совершенно не заметил, что свет уже погас, а группа ушла в гримерку.
Издалека лишь доносились какие-то крики, почти неслышимые из-за закрытых дверей. Лера сказала, что на входе гигантская очередь, и неизвестно, как зал сможет вместить всех желающих.
Кто-то со сцены вдруг крикнул «Запускай». Повернувшись, я успел заметить, как охранник повернул ключ, и двери, находящиеся в конце зала, начали медленно открываться. Охранник дернулся в сторону, а двери, распахнувшись, впустили людской поток, стремительно хлынувший в зал. Впереди бежали самые прыткие, с самолетами и плакатами в руках, с горящими глазами, устремленными на микрофон.