Жить осталось чуть-чуть
И уже на ладонях
Заметны следы
Прозрачного льда
Д. ар.
То был подарок Судьбы.
– Располагайтесь и наслаждайтесь на мой «валютный вид», – сказал Художник, указывая на разноцветные купола Спаса напротив окна его Мастерской.
Лера решила взять интервью у Художника, ну и почему-то предложила мне присоединиться за компанию.
Мы прошли от Невского вдоль канала Грибоедова и попали аккурат к желтоватому старинному дому, в котором и обитал Художник.
Гаврош загорелась выпуском одноименного журнала, ну и все, кто мог написать что-то интересное, старались, как могли, придумать и изложить материал, имеющий отношение к группе. Лера знала, что Митьки устроили ранний концерт Гавроша в акустике, и мы пошли расспрашивать про это, вооружившись пишущими устройствами.
Художнику было за 50, а рядом была молодая Муза, что вызывало уважение, граничащее с завистью.
Художник говорил. Мы внимали.
Стены маленькой Мастерской были увешаны полотнами Художника. Везде краски, кисти, полотна. И маленькая кухня.
Я мало что помню… Слова Художника не повторить. Он не вязал слова в простые нити предложений.
Поначалу Художник рассказал про знакомство с Гаврошем, что-то про БГ, про первые кассеты, андеграунд и концерты.
Он подливал чаю и угощал нас овсяным печеньем.
Темнело, а Художник все говорил. Лера писала.
Постепенно Художник брал все выше, как воздушный змей, парящий на восходящем потоке.
Художник общался в категориях Вечного, Нетленного и неповторимого. Он кидал фразы, в которых страны, вселенные и время были лишь крохотными частичками окружающего мира, вечно находящегося в движении, и в то же время тленного и являющегося декорацией или предметами для натюрморта, с которого Творец лишь черпает вдохновение для своих полотен.
Стемнело.
– Гаврош была последней, кто вскочил на подножку уходящего поезда…, – говорил он, отпивая чая из жестяной кружки. – Наверное, это был тот самый поезд, в котором двое сошли-таки под Таганрогом. Многие ехали в том поезде, сходили в степях и вместо них на полустанках подсаживались другие. И когда поезд был в огне, все было проще и как-то яснее. Локоть к локтю, кирпич в стене…
Подойдя к окну и задумчиво глядя на купола Спаса-на-Крови, он продолжил:
– И кто-то всю жизнь ехал и был кочегаром, заботливо и неустанно подкидывая угля в топку, чтобы давление в котлах не упало и новые пассажиры могли подсесть, а кто-то лишь присоединялся на время, будучи попутчиком случайным. Другим доводилось лишь стоять на полустанке, где «дополнительный 38-ой» никогда не остановится и промчится мимо, но можно помахать рукой тем, кто выглядывает из окна, и приобщиться к общему драйву и нескончаемому рок-н-роллу. И получить в ответ такое же движение рукой, что было равносильно пропуску в мир единения и братства. И «под дождем оказались разными», когда все фенечки и заклепки остались в прошлом, осталось лишь то, что ты есть на самом деле: