Истинный Поэт уже никогда не станет пассажиром.
– Вы пейте чай, пейте, – сказал он, подливая черного и терпкого индийского. – Казалось, что мастодонты, сделали почти невозможное, выжив в эпоху мучительно медленного умирания всего и вся, оживляя этот мир мазками кисти, имея в барабане порой лишь семь безобидных нот для борьбы со всепоглощающей серостью и ничего больше… и пронеся тот самый луч надежды, который должен был вдохновить подрастающих и идущих следом.
Кто знал, что после падения стены, отделяющей нас от остального мира, вместе с возможностью увидеть Pink Floyd и Маккартни, мы погрязнем в изливающихся со всех сторон потоках джинсы, кроссовок и котлет, аккуратно помещенных меж двух кусков белого хлеба. И лица тех, кто заботливо вложит нам в руку кредитку, будут хоть и добрее, но едва ли искреннее тех “генералов, что пили и ели нашу смерть”. И следующим Гаврошам, казалось бы, вот-вот станет легче. Но новый мир, оказавшись слаще и богаче на удовольствия, как вязкая патока стал поглощать тех, чьи глаза еще недавно горели жаждой служения Музам.
Лера кашлянула и, извинившись, сказала, что опаздывает на поезд.
– Да, понимаю, – задумчиво кивнул Художник, и уже на пороге, выйдя на площадку парадного, сказал на прощание:
– Мир продолжает крутиться, и новое время будет не хуже старого. Злопыхатели говорили, что Гаврошу не суждено рвать грудью финишную ленточку и результат предопределен. Время все расставило по местам, оставив на вершине того, чей стержень стальнее и выкован надежней в кузнях небесных служителей Музы.
Гаврош легла мостиком меж двумя мирами, и ничего тут не попишешь, кроме того, что истинный Поэт способен соединять Эпохи…
Проводив Леру на поезд, я пошел пешком по Старому Невскому, мимо бутиков и галерей со странными модерновыми картинами, пытаясь осмыслить, что означают, слова о том, что Истинный Поэт уже никогда не станет пассажиром. И какие Эпохи имел в виду Художник…
Не знаю почему, но чай должен быть с чабрецом. И этот чай, если он у нее дома – он всегда разный и всегда другой.
Я возвращался к себе, шел в магазин, покупал этот злополучный чабрец, но чай всегда получался другой. Я не могу воссоздать этот чай. У нее он всегда неповторимый, сочный и терпкий. Будто это она его растила и сорвала лишь за полчаса до твоего прихода. Ты выходишь на улицу и знаешь, что пил какой-то невероятный, фантастический чай, знаешь, что чабрец это лучшее, что только может быть добавлено в чай. Что с ним ты теперь всегда будешь другим, ведь этот аромат не так сложно повторить, достаточно лишь добавить немного этой колючки, этого сводного брата чеснока, добавить и накрыть крышкой чайник, и ты будешь на вершине. Но всегда выходит не то. На другой день ты пытаешься все повторить, на волнах послевкусия поймать ускользающий миг… но оно рассеивается как дым, как на другой день рассеивается ощущение вчерашнего концерта. И ты уже не знаешь, был он или нет, а может быть все это тебе лишь приснилось. Но где-то в глубине души ты знаешь и веришь, что именно обычная жизнь это и есть сон, а там, вчера было что-то настоящее или тот чай с чабрецом и был чем-то важным, и стоит запомнить его вкус, как что-то истинное и самое важное. Что-то, за что потом можно зацепиться, чтобы снова найти тропинку к вечно ускользающему мгновению счастья.