Я не выдержал как-то. Стащил у Джансуга костыли – ему ходить уже разрешали – да и потащился по всему госпиталю. Эта школа раньше была. На нашу с Любой похожа.
– Люба, Любонька, – шептал я, чтобы никого не разбудить. Люба-то точно не спала, я знал. Проверил каждую комнату, а она все не находилась.
Я остановился на выходе, всматриваясь в лица. Искал разбросанные по подушке косы. А их нигде не видать было.
– Тимофейка, Тимофей, – откуда-то снизу позвал Любин голос.
Я посмотрел на кровать, а она глядела на меня и улыбалась. Глупо так, по-детски. Я кинул костыли и присел, А Люба вдруг под простынь нырнула.
– Любаш, Люб, ты чего? – я гладил ее коленку через простынь.
Рука так тряслась, что я испугался. Подумает Люба, что я немощный какой-то. А я руками все могу. Руки уцелели – это для рабочего человека главное.
– Люб, ты боишься, что я работать теперь не смогу? Люб, да ведь вторая нога осталась же. Любаша?
– Ой, Тимофейка, не пойду я теперь за тебя. – Пискнула Люба. – Теперь не возьмешь меня.
– А ну, Любка, не выдумывай, – я испугался чего-то и дернул простынь на себя. Да и расхохотался.
– Эй, солдатик, – сонный доктор вышел из своей каморки. Это мы рядом с ним расшумелись. – Ты мне теперь буянить вздумал?
– А помните, я вас просил невесту найти? С косами, длинными-длинными.
Люба обиженно всхлипнула.
– А, так вот в чем дело, – доктор тоже рассмеялся, – Не я брил, товарищ мой, Аникеич. Стало быть, не в горячке ты, нашел невесту?
– Да кому ж я нужна теперь такая! – Люба провела рукой по лысой голове. – Осколок зацепил меня, Тимофейка! Чтобы достать, все мои косы и повыстригли, ироды… – Люба плакала так горько и так обижено, что мне захотелось прижать ее к себе и не отпускать.
И я прижал.
– А че ж ты плакала? Из-за кос?
– Угу. Из-за них только. Как будто плакать мне больше не о чем было, Тимофейка, – Люба зарыдала, как малое дитя и стукнула меня по плечу, – Я ж их отращу, Тимофей. А тебя не отрастила бы… Зачем мне косы, если тебя рядом нет? Я их только ради тебя со второго класса отращивала.
– Деда-а-а-а-а-а-а! – Сенькин крик раздался от двери.
Он несся ко мне в яркой салатовой курточке, спотыкаясь обо всю обувь, стоявшую в коридоре, цепляясь за край ковра. Я попытался встать с кресла, но спину опять прострелило так, что я скорчился от боли. Внучок остановился, удивленно на меня уставившись, хлопая карими глазками. Пришлось виновато улыбаться, пересиливать себя и вставать. Деда ж для него пока самый сильный, самый здоровый. Он единственный, кто еще в меня верит.
– Ну чего ты стал там, сорванец? А ну-ка! Беги к деду!