Степан Петрович смотрел очень печально. Мотя видела, как от слабости дрожат у него пальцы, как стоит он, пошатываясь и вздыхая, но она не могла сдаться. Просто не могла!
Мотя кинулась на диван и завыла пуще прежнего. Сквозь слезы все причитала, что исправится, станет сильнее и тверже, и упрямой больше не будет. Что ей опыта просто не достает, а там уж все приложится… Выла, что людей спасать хочет, что хочет к жизни возвращать. Но сухой Степан Петрович молчал, усевшись на стол.
– Мотя, наконец, тихо сказал он, – Ты понимаешь, что у меня выбор сейчас был, тебя откачивать или дедульку этого? Ты девчонка молодая, с медицинским образованием, много пользы еще принести можешь. А он старик, говорят, мол, свое отжил. Но он ведь тоже человек, Мотя! У него дети есть и внуки! И пусть говорят, что старым жить не хочется, еще как хочется, Мотя! Я захожу, а там ты и он. Чтобы ты сделала, а, Мотя? Я, конечно, к тебе кинулся, а сам думаю, что если и деда не успею откачать, прокляну себя… Успел, Мотя. Обоих успех. А мог не успеть! Понимает это твоя дурья башка или нет?! Ты ж по глупости сейчас чуть две жизни там не оборвала, Мотя! Тебе игрушки все, геройство… Да не геройство это ни черта, Мотя. Это грязная, тяжелая работа. Изо дня в день, изо дня в день. Там у них, – Степан Петрович неопределенно махнул в сторону окна, в котором виднелись другие корпуса, – Там у них жизнь и геройство, Мотя. Они там лечат. А у нас тут – смерть. Каждую минуту, каждый час. И десятками лет с ней ногтями корябаться ты не сможешь, Мотя. Не выдержишь ты тут. Уходи.
Мотя всхлипнула раз другой, а там и успокоилась. Только вот на душе пусто-пусто стало. Вернулась к пациенту и долго-долго читала его историю болезни, смотрела на него, разговаривала, хоть он ее и не слышал. Больно стало Моте. Больно и так совестно, что с самого утра собралась она, да пошла документы подавать на перевод.
* * *
Встретились Матильда Алексеевна и Степан Петрович через двадцать лет на большой конференции. Попили вместе кофе, поболтали. Степан Петрович уж старым стал, приходил послушать, как его аспиранты доклады обкатывают. А Мотя в председателях сидела, как ведущий сосудистый хирург. Смотрела она на Сергея Петровича, да со смехом рассказывала, как решила тогда, что жизнь ее кончена, и не найдет она в жизни места. А Степан Петрович любовался Мотей и ужасно гордился. Все-таки, не зря он ее с отделения выгнал. Не зря.