Судя по всему, этот путь – мой магнум опус[8].
Как и почти все в ресторане, двери туалета целиком сделаны из бамбука: выцветший берберский ковер – его почва, обои в цветочек – кислород, и вот многолетняя вечнозеленая экзотика из Юго-Восточной Азии прорастает, будто какой-нибудь обыкновенный сорняк, привычный для унылого северо-восточного Огайо.
Короче, к нашему столику я возвращаюсь через азиатское захолустье.
– Ты покраснела? – спрашивает Бек, догрызая кусок красной курицы на палочке.
Черт! Несмотря на средство для снятия макияжа, помада всегда оставляет на коже алые следы.
– Нет, – говорю я. Хотя, наверное, покраснела. Если не тогда, то теперь точно. – Где моя утка?
– Ты же понимаешь, что это глупо? – усмехается Бек.
Уолт, не отрываясь от тарелки, смеется.
Я проскальзываю в бамбуковую кабинку:
– Если я хочу утку, я получаю утку. В конце концов, это не я предложила китайский ресторан, когда нет еще и одиннадцати утра.
– Ты не любишь китайскую еду? – спрашивает Уолт.
Он уже прикончил красную курятину и насаживает на освободившуюся палочку зеленую фасоль.
– Еду люблю, Уолт. Рестораны ненавижу. Ну, кроме одного.
Бек и Уолт оплатили шведский стол и теперь перешли к курице в кисло-сладком соусе. Спасибо китайцам за такое куриное разнообразие.
– Какого? – уточняет Бек.
– Что?
– Ты сказала, что ешь лишь в одном китайском ресторане. В каком?
– Какая разница? Они не все одинаковые. Хотя большинство похожи на… – Я указываю на шведский стол в центре зала, где топчется куча белых толстяков с горящими глазами.
Бек сует в рот брокколи:
– Ты совсем чокнутая.
– Ну простите, что я предпочитаю незапятнанную еду.
– Незапятнанную? – встревает Уолт.
– Свежую. Нетронутую грубыми уродливыми незнакомцами, которые платят пять девяносто пять и за один присест набивают желудок так, чтоб на неделю хватило. Шведский стол – это не еда, это… кормежка, понимаете?
– Мне нравится кормежка, – говорит Уолт, как раз когда приносят мою утку. Затем сметает с тарелки последний кусок, встает и возвращается к шведскому столу.
Бек пьет воду и хмуро смотрит ему вслед:
– Хотел бы я чем-нибудь ему помочь.
Я кладу в рот кусочек мясо. Довольно жесткое для утятины, но с учетом обстоятельств о выборе я не жалею.
– О чем ты?
– О том, что… парень бездомный. Что в итоге его ждет?
Если скажу, что не думала о том же, то частично совру. Но о судьбе Уолта я размышляла так же, как о нас с Беком – в основном предаваясь фантазиям. В фильме моей жизни мы с Беком и Уолтом создаем нашу собственную странную маленькую семью, где царствуют любовь и честность. Мы запрыгиваем в Дядю Фила и едем к побережью, по дороге подряжаясь на всякую халтуру – продаем бургеры, косим газоны. Мы останавливаемся в глухих горных деревушках и вечерами пьем в пабах, болтая с хозяевами и ремесленниками, местными фермерами и лесниками – простым народом, ценным. Народом из сказок. Народом. Не гражданами. Гребаным народом. И если со временем Бек безумно влюбится в меня, так тому и быть. Это ничего не изменит (кроме размещения во время сна). Любовь друг к другу только укрепит нашу любовь к Уолту. Под нашей крышей для него всегда найдется свежий «Маунтин Дью». Под нашей крышей он никогда не пропустит игру «Кабсов». Под нашей крышей мы будем смеяться, любить и проживать-мать-ее-жизнь. Под нашей крышей…