Меня здесь никто не слушает. И да, я в курсе, что перед улучшениями всегда становится хуже. Это ведь я больна.
И.
• • • • • • • • • • • • • • • • • • • •
Кэти.
Это чертовы люди не хотят слушать. Ты звонила насчет телика?
И.
• • • • • • • • • • • • • • • • • • • •
Кэти.
Мне лучше. Пожалуйста, поговори с Барри о стратегии выхода.
И.
• • • • • • • • • • • • • • • • • • • •
Кэти.
Серьезно, я здесь умру.
Прошу, помоги.
И.
Шестое и последнее письмо – беспорядочные каракули, без приветствия и подписи. Перечитываю его раз десять.
«ПОДУМАЙ ЧТО БУДЕТ ЛУЧШЕ ДЛЯ НЕЕ.
ПОЖАЛУЙСТА, ИЗМЕНИ РЕШЕНИЕ».
Каждая капля Мим-крови бросается мне в голову, окружает мозг крошечными тромбоцитами и сжимает его. Не могу дышать. Не могу думать.
Не могу.
У мамы рак. Груди, легких, печени – неважно. А может, тиф. Люди вообще им сейчас болеют? Не уверена. Она легко могла подцепить какой-нибудь смертельный птичий грипп. Ну, в смысле, это ж сраные птицы! Они могут добраться куда угодно. Впрочем нет, это глупо. Или не глупо, но явно попало бы в новости. Я бы узнала. Все же главный подозреваемый – рак. Им вечно все болеют. Но зачем из всех людей в мире обращаться за помощью к Кэти?
Правая рука практически по собственной воле сжимается в кулак, сминая первые пять писем в плотный снежный ком. Я встаю и поднимаю пластиковую крышку. Любовное письмо опустилось на дно – метафора на вес золота. Я бросаю туда же эпистолярный снежок и нажимаю на кнопку смыва. Затем поворачиваюсь к зеркалу, стираю с поверхности грязь и смотрю на свое отражение. Худосочное. Как палочный человечек.
Долбаная Кэти!
До того как мамин телефон отключили, я звонила раз в день. Кэти сказала, что, наверное, не стоит. Мол, я должна дать маме немного личного пространства, будто речь о симпатичном парне или типа того.
Сжимаю этот последний листок в руке, точно боевой снаряд, и вдруг меня озаряет. А что, если Кэти прятала и другие письма? Мама уехала три месяца назад. Первые два (плюс еще немного) я получала по письму в неделю, а три недели назад связь оборвалась. Но вдруг нет? Кэти ясно дала понять, что не в восторге от моих звонков маме, так с чего ей одобрять переписку? Может, в доме осталась еще одна спрятанная банка из-под кофе с трехнедельными посланиями от мамы?
Разжимаю кулак, перечитываю буквы на снаряде.
«Подумай что будет лучше для нее. Пожалуйста, измени решение».
Это обо мне. И для меня лучше всего быть с мамой.
Но Кэти не хочет, чтобы я ей звонила. Не хочет, чтобы писала. И конечно, не хочет, чтобы мы увиделись.
Новые искры распаляют глубокую, необъятную пламенную ненависть. Я запихиваю шестое письмо в карман и выуживаю свою боевую раскраску. Обычно это священный процесс, требующий немалой доли изящества. Но сейчас в этом плане я где-то между велоцираптором и нулем. Короче, далека от изящества.