Много позже до меня дошло, как все же странно, что эта папина одержимость – мол, со мной что-то не так, настолько серьезно, что это оправдывает серьезные наркотики, и серьезных врачей, и жизнь, полную серьезных лекарств, лишь бы избежать серьезного безумия – в некотором роде сводила его с ума. Много позже до меня дошло, что, несмотря на все его поступки, папа действительно хотел для семьи лучшего. Как этого добиться? Он понятия не имел. Много позже до меня дошло, что это предельная дихотомия: желать лучшего, а делать худшее. У папы получалось именно так. Ведь нельзя просто перевести старушку через дорогу. Нет, он должен изобрести гребаный автомат и велеть ей тащить свою задницу на ту сторону. Его методы были не просто неэффективны, но безумны. Такова судьба многих хороших людей, когда-то поддавшихся безумию мира.
До меня все это дошло много позже.
Но в тот день, когда он выносил меня на руках из гаража, покрывая мой лоб поцелуями и шепча всякие утешительные нежности, как будто мама меня только что избила… в тот день я его ненавидела. Неистово и честно.
В гостиной отец опустил меня на ноги:
– Можешь смотреть телевизор, сколько захочешь, зайка.
Я схватила с журнального столика наш гигантский пульт, рванула на кухню и сунула его в микроволоновку. Две минуты на максималке сделали свое дело.
И это был мой первый фейерверк.
А мама тогда несколько часов не возвращалась.
До связи,
Мэри Ирис Мэлоун,
безумная и честная
Прекрасней прохладной звездной ночи может быть только прохладная звездная ночь в компании Бека и Уолта.
Я сую дневник в рюкзак, выключаю в кабине свет (но оставляю радио) и перебираюсь в кузов грузовика. После матча мы нашли местечко в этом почти заброшенном парке с видом на Цинциннати. Бек, пользуясь случаям, теперь бегает вокруг и снимает то да се, а Уолт, несколько минут рывшийся в чемодане, уже дрыхнет на спине.
Я устраиваюсь посредине кузова, укрываюсь одним из одеял Уолта и гляжу в небо. По радио потрескивает песня про гробовщика, которую диджей причисляет к «нью-олди». Понятия не имею, что это значит, но для столь идеальной панорамы с яркими звездами и повисшей над землей дымкой искаженная помехами песня – самое оно.
Закончив фотосессию (и оставив наконец в покое затерроризированных ночных тварей), Бек садится рядом со мной и прислоняется головой к окну кабины.
– Ты веришь в бога? – спрашивает он, выпуская в ночной воздух облачко пара.
– Иисусе, Бек… вот так запросто?
Он улыбается:
– Оно само. Как еще узнать…
Наверное, любование звездами сделало этот вопрос неизбежным. Они там наверху мерцают и принимают форму высокого пузырчатого человека, шепчущего мне на ухо занимательную истину.