— Ах, друг мой, ваша ирония столь же легка и изящна, как поступь солдат вашего доблестного короля. Дело не в яркости и блеске, а во вкусе. У царя Петра, увы, вкуса нет. У его супруги, к сожалению, тоже.
— Зато его в достатке у метрессы. Кстати, где она?
— Вон там, рядом с братом и матерью… Умна. Понимает, что на нынешнем празднестве ей не место подле государя.
— Господа, господа, имейте же хоть каплю уважения к его величеству и их высочествам! Вы в церкви, а не в салоне!
Да, в церкви. Точнее, в соборе, недостроенном, но уже действующем. Шпиль его только собирались обкладывать золочёной медью, и он тёмной иглой вонзался в пасмурное петербургское небо. Лишь фигура ангела наверху сияла слегка потускневшим золотом. Но алтарь уже года четыре, как освятили, здесь шли службы. Здесь и велено было проводить венчание старшей царевны — не в Москве.
Это давало иностранным дипломатам повод поразмышлять над истинным смыслом нынешнего празднества. Браком дочери с вероятным наследником шведской короны русский император желает обезопасить страну с севера и на Балтике, это ясно. Настолько ясно, что в Стокгольме уже с новым пылом разгоралась вражда между сторонниками мира с Россией и желающими на французские и английские денежки продолжать политику Карла Двенадцатого. Что эта самая политика привела Швецию в незавидное положение, никто из последних вспоминать не любил. Вряд ли они любезно встретят русскую королеву, дочь царя, унизившего их страну. Но те же иностранные дипломаты отмечали, что подобные размышления Петра Алексеевича вроде бы не занимали. Значит, ведомо ему нечто такое, чего не ведали они. А это уже повод для действий по изысканию тайного. Во-вторых, на празднество, помимо русской знати, прикатила полунищая голштинская семейка — дышащий на ладан герцог Кристиан-Август, родной дядюшка Карла-Фридриха, с затянутой в немыслимо тугой корсет супругой и целым выводком болезненно-худосочных отпрысков. Все тут же отметили, что его старший сын, Карл-Август, на балу танцевал исключительно с цесаревной Елизаветой, и был с нею предельно любезен. Тут многое становилось понятным. Если государь устроит и этот брак, то обложит шведов со всех сторон, по обеим сохранившимся линиям наследования. Попутно приберёт к рукам и саму Голштинию, и тогда голова болеть будет уже у датского королевского дома, буде те вздумают отказаться от союза с Россией. Русский пряник — торговлю и защиту от шведов на суше — датчане сжевали с удовольствием, теперь распробуют русского же кнута, будучи принуждены к постоянному аккорду с Петербургом висящей над головой угрозой требования вернуть Шлезвиг. А от сего становилось кисло уже соседним германским государям, всей этой мелочи, привыкшей кормиться от подачек больших держав. Пётр, опутывая германские семейства сетью родственных связей с домом Романовых, закладывал основы будущего влияния России на европейские дела. А так как там после войны за испанское наследство сферы уже были более-менее поделены, это означало, что придётся потесниться давним гегемонам — Франции, Англии и Австрии. Это не нравилось ни гегемонам, ни мелочи, но ссориться с Петром не хотелось никому, а всяческим владетельным герцогам и королям, повелителям двух мостов и трёх кочек — тем более. Пётр — это сила, с которой им нельзя не считаться. От него много денег не допросишься, скуповат русский император, а исполнять его пожелания так или иначе придётся. Тем более, что подрастает третья его дочь, и сейчас неведомо, какой политический союз отец подгадает для её будущего брака.