Он будет работать на тайную службу Петра Алексеевича, сам того не ведая. Раннэиль мысленно поздравила себя с ценным призом. Остерман, конфидент австрийского двора, тоже будет бегать в их своре, и рвать ту дичь, на которую его натравят. И поверьте, делать это он будет очень хорошо.
Может быть, со временем он и догадается, что к чему, но будет помалкивать. Ибо флюгер ещё тот, и всегда станет держать сильную сторону.
В зале сменили все свечи, даже ещё не догоревшие до краешка. Ни светлее, ни свежее от этого не сделалось, но явно приближалась кульминация застолья — проводы молодых. Гости занимали свои места за длинным столом, не слишком тщательно следя, хорошо ли расправлены полы их одежд, а слуги, расставив свежие блюда, уже разливали вина в бокалы. Раннэиль присела рядом с братом. Заметив его нескрываемо счастливый вид, княжна удивилась.
— Что случилось?
— Только что передали весть, — улыбнулся князь Таннарил. — У меня дочь.
— О! Поздравляю, братик! — радость Раннэиль была искренней, кто бы там что ни думал. — Твои сыновья рядом с матерью?
— Только младший. Старший здесь, он принёс новость. Его не пропустили, я вышел к нему сам.
— Надеюсь, ты не оставил мальчика мёрзнуть на улице?
— Я его к Гертнеру отправил. Дам денег на три месяца, пускай поживёт здесь и выберет себе хоть какое-то достойное занятие.
— Намекаешь, чтобы я за ним присмотрела.
— Не намекаю, а прошу.
— Не волнуйся, братик, присмотрю.
Усталость навалилась на княжну немного раньше, чем она рассчитывала. Во всяком случае, когда все встали под тост за здравие молодых, она едва смочила губы вином, и дело было не в альвийской умеренности. Попросту всё вдруг сделалось безразлично — и это празднество, и гости, иные из которых уже успели порядочно набраться, и интриги с заговорами, и даже молодожёны. Что-то странное произошло со зрением. Ближние фигуры и предметы потеряли чёткость, дальние, напротив, сделались резче и ярче. Обоняние отказало совершенно, зато слух обострился до неприличия, и тоже стал каким-то странным. Почти все звуки слепились в неприятный гул, поверх которого, словно клочковатый туман, стелились отдельные чёткие фразы. «Ну, с богом, детушки!.. А ты, Катя, дурно выглядишь. Ступай к себе».
Странное состояние ушло так же внезапно, как и подступило. Разве что обоняние не возвращалось, ну так пусть не возвращается подольше, пока она не уберётся из этого зала, пропитавшегося сомнительным ароматом сгоревших свечей, разнообразной еды и вспотевших тел, политых парижскими парфюмами… Что ж, император бывает жесток с теми, кто к нему близок. Если честно, Раннэиль отдавала должное выдержке Екатерины. Та даже нашла в себе силы улыбнуться гостям и, сославшись на недомогание, уйти с поднятой головой. А ведь понимала, что это наверняка её последний выход в роли императрицы.