И Домажир и Нежка честно сдали устроенный им Даном экзамен, сдали довольно неплохо — неплохо, потому что с предложенным им заданием они справились, но, все же, хуже, чем в свое время Лаврин и Зинька. Однако, учитывая, что Лаврин и Зинька были уникумы — по мнению Дана, а самородки-уникумы толпами по Новгороду не шатались, Домажиру и Нежке был предоставлен шанс. Их приняли в мастерскую Дана энд Домаша… — пусть предусмотренные уговором с Домашем три месяца еще не закончились, но, учитывая, даже более, чем успешно идущие дела, Домаш согласился пересмотреть ряд-договор, и доля Дана с изначальной четверти поднялась до одной трети. А заодно Дан стал официальным совладельцем «фирмы «МДД» и заместителем Домаша по, так сказать, производственным вопросам. То есть, гончарная мастерская Домаша официально превратилась в фирму «МДД» или дружину — по-новгородски, имеющую двух владельцев и совместный капитал.
— Первое в Новгороде капиталистическое предприятие, — пошутил было Дан, но Домаш его не понял и Дан замял эту шутку…
Итак, Домажир и Нежка отныне числились в штате мастерской. В качестве учеников художника с полагающимся им денежным вознаграждением. Естественно, зависящим от продажи расписанных ими сосудов. И, само собой разумеется, с перспективой дальнейшей самостоятельной работы, если новые кандидаты окажутся толковыми — и без всякой перспективы, кроме пинка под зад, ежели данные индивидуумы будут тупить и ничему не научатся.
Поскольку дел у Дана было «за горло», обучение новеньких он, с чистой совестью, свалил на безответного Лаврина. Ведь Лаврин уже с месяц работал самостоятельно, без неусыпного контроля со стороны Дана — в отличие от Зиньки, которому приходилось периодически, если не подправлять рисунки, то давать по шее, чтобы не рисовал на корчагах непотребное. А, именно — разного вида и размера чертей с сельскохозяйственным инвентарем — вилами в руках. И, ведь, как рисовал, паршивец! Каждая черточка видна была, несмотря, что на глине… Дан уже не раз пожалел о том, что, как-то ближе к вечеру, в выходной, будучи слегка навеселе от бражного меда, принялся рассуждать о последней воскресной проповеди отца Михаила — церковь попа Михаила посещали все работники Домаша… Ну, может, за исключением таких, как Зинька. Юный художник жил в Неревском конце и ходил с родителями в свой приход.
Отец Михаил имел неосторожность в своей речи коснуться «нечистой силы» и Дан тоже начал с нее, с «нечистой», но затем… Но затем «Остапа понесло», как писали в той, прошлой, жизни Дана, о похождениях знаменитого жулика Остапа Берта Мария Сулейман ибн Бендер-бея братья-литераторы Ильф и Петров. Не задерживаясь на общих характеристиках «нечисти», Дан сходу перескочил к такому, конкретному ее виду, как черти, после чего начал соловьем разливаться на эту тему, вспомнив, одновременно, не только пышную даму Солоху из еще советской экранизации произведения Н.В. Гоголя «Вечера на хуторе близ Диканьки», и, естественно, ее, покрытого шерстью, с хвостом и свиным рылом, ухажера, но и веселых тружеников кипящего котла и острых вил из произведения Янки Мавра о приключениях юных пионеров под землей. А заодно с этими персонажами, Дан вспомнил и кучу похабных, и не очень, анекдотов о разных выходцах из царства Люцифера. Как назло, именно в это время на подворье принесло Зиньку… Зиньку, которому гончарная мастерская — и не только ему — с тем новым ритмом, новым укладом, новыми идеями, короче, всем тем новым, что привнес Дан в работу мастерской, в последнее время стала милее, чем дом родной.