Максим не стал упрекать Диму в промахе с открыткой, а когда они зашли в кафе перекусить, сказал ему готовить отмычки:
– При первой возможности вернёмся в квартиру Дельгадо. Теперь без экскурсовода.
– Зачем? – Аня ещё не знала о сейфе.
– Увидишь.
– Я понял, что последние годы всегда жил наперёд. Никогда по-настоящему не жил здесь и сейчас. Знаешь, что у нас обсуждали на первом родительском собрании в одиннадцатом классе?
– Болит? – Аня размазывала крем по обгоревшей шее Максима. Солнце в Перу оказалось ядовитым, мгновенно оставляло на коже отпечатки своего жара. – Они обсуждали, где пройдёт выпускной. Безумие. За год до выпускного собирали деньги и спорили, отправить всех в Москву или обойтись зеленоградским рестораном. И класса с девятого вся жизнь была такой. Я смотрел только вперёд. Думал, куда поступить. А когда поступил, стал думать, куда пойти работать. Семестр начался, а все мысли – о сессии. Ещё живу в Клушино, а уже подсчитываю, во сколько обойдётся снимать квартиру в Зеленограде.
– Неплохо так обгорел. Ещё дня три-четыре будет болеть.
Аня попросила Максима снять футболку. Не хотела её испачкать. Сев позади него на кровать, выдавила себе в ладонь побольше крема и теперь смелее покрывала им обгоревшую кожу.
– А теперь всё изменилось, – продолжал Максим. – И это… как-то непривычно. Вся эта история заставила меня жить сегодняшним днём. Я уже не думаю, чем она закончится. Не думаю, где мы окажемся на следующей неделе. Есть конкретное препятствие, и я должен его преодолеть. Конкретная загадка, и её нужно решить. Никаких выпускных через год или арендованных квартир через три года. Словно раньше я был каким-то размазанным пятном, а сейчас собрался в тугой комок и поверил, что на самом деле существую. Странно, да?
– Повернись.
Максим послушно повернулся, и они с Аней оказались лицом к лицу. Помедлив, Аня принялась мазать щёки Максима.
– И я, наверное, впервые задумался о своих… корнях, что ли, не знаю, как лучше сказать. Я ведь хорошо знаю историю семьи. Дедушка многое рассказывал. Как в войну погибла его мать, моя прабабушка. Как в революцию погиб его дедушка, мой прапрадед. И как на берегу Норского в тринадцатом году моя четыре раза «пра» бабушка встречала императорский пароход с оркестром. Все эти истории, бытовые детали – ну, знаешь, вроде ложки с отжатым пакетиком чая, которую Корноухов оставлял возле раковины, или запаха сырников, которые мама жарила по утрам, – так вот, вместе они привязывали меня к моей жизни. Не скажу, что я был против, просто… А теперь это пропало, забылось. Какое-то странное чувство лёгкости. Всё происходит быстрее, ярче. Лишнее как-то само отпало, и мне кажется, что ещё чуть-чуть – и я смогу увидеть себя настоящего.