Ленинградская зима (Ардаматский) - страница 91

Нина Викторовна смотрела на его кудрявую голову и не знала, верить ему или нет.

– Как мы весело жили, Нинка… – тоскливо сказал Горин, чуть приподняв голову.

– Куда уж веселее…

– Можешь насмешничать сколько хочешь… – продолжал Горин. – Я тебе от сердца говорю, как никогда, может, не говорил.

– Ты ж однажды и в любви объяснялся. Так то не от сердца было?

– Скверно я жил, Нина. Скверно, – с готовностью признался Горин.

– Вот и пойми тебя: то говоришь, весело жил, а то – скверно.

– Да, Нина, именно так: весело, но скверно. Спроси ты у меня сейчас: чего я полез в объятия к этому доктору, я ответить тебе не смогу. Если до конца сознаваться – из-за бабы все получилось. Там у них немочка одна работала в консульстве. Мечта идиота – женюсь на немке, буду ездить к ней в Германию и так далее… А она… Ловкие, одним словом, люди, кого хочешь поймают на крючок. Вот и ты тоже…

– Меня с собой не равняй, – ровным голосом сказала Нина. – Я-то поверила в сказки твоего Акселя: отомстите за унижения, вы достойны иной жизни, вы ее получите…

– А может, и получишь, Нин? – вдруг спросил Горин.

– Я жить не хочу, – устало ответила она.

– А я, Нина, хочу. Жить! Понимаешь? – шепотом сказал он. – Потому и хочу бежать… от них… Понимаешь?

– Куда? Куда ты можешь убежать?

– Хотя бы на фронт, – серьезно и решительно сказал Гория. – Уйти добровольцем – и концы в воду…

И вдруг в голове у нее мелькнуло, что вдвоем убегать было бы легче. Лицо ее стало другим. Она широко раскрыла глаза и рот.

– Давай вместе подорвем. А? – продолжал Горин. – Тебя же в медсестры с руками оторвут. А? Нина? В одиночку хуже.

Она крепко сжала губы и, глядя на Горина, как бы ждала от него какого-то главного, решающего слова. Но не дождалась и сказала:

– Не верю я тебе, Горин. А хотелось бы поверить. Понимаешь? Ты сейчас иди.

– Куда идти, Нина? Наверно, уже комендантский час. Заберут…

– Иди. Ничего не хочу знать – иди, и все. Я хочу остаться одна. Позвони завтра…

Горин с огорченным видом взял свою шляпу и медленно пошел к двери…

На другой день рано утром ему позвонил Кумлев.

– Как насчет моего поручения? – спросил он.

– Я у нее был, – ответил Горин.

– Ну?

– Можно ожидать чего угодно.

– Понял, спасибо, – услышал он в ответ. – Хочу заметить, что вы сделали, может быть, самое серьезное дело за все наше знакомство. Еще раз спасибо. До свидания…

Из ленинградского дневника

Корреспонденции в Москву передаю по радиотелефону. Всякая связь по проводам прервана. Немцы без труда обнаруживают меня в эфире и, когда я начинаю диктовать, настраивают свои передатчики на нашу волну, обкладывают меня родным матом с немецким акцентом и разъясняют, что они со мной сделают, когда придут в Ленинград, – в общем, ничего хорошего меня не ожидает… Они сильно мешают – все их словесные упражнения попадают в Москве в аппаратную звукозаписи. Запись производят на специальную пластинку, откуда вырезать немецкую ругань почти невозможно. Обычно московские техники просят меня повторить передачу, а ленинградские техники в это время быстро меняют волну. Но к концу корреспонденции фашисты снова подстраиваются.