Мне, как беременной, никаких лекарств не давали, а только носили зачем-то горстями активированный уголь. Мы с Кешей смеялись, что из-за этого угля у нас, еще чего доброго, получится негр.
Когда я вернулась, у Майи уже было два малыша: Илья и Тимоша. Отныне у нас на лестничной клетке в двухкомнатной квартире жил не один Гумбольдт, а три! Горластая сицилийская семейка, где светоч сексопатологии заранее держался эдаким крестным отцом.
Мы с Кешей занимали угловую однокомнатную квартиру. Она немного расширенная за счет темной комнаты — чулана. У нас кооператив от Союза журналистов. И в этой квартире, предполагалось, поселится фотограф. В чуланчике оборудует себе фотолабораторию, поставит увеличитель с ванночками, наполненными реактивами — растворителем, проявителем. Здесь очень удобно было бы проявлять пленку, печатать фотокарточки для газет.
А мы туда заранее поставили деревянную кроватку с проигрывателем «Вега» на тумбочке — Кеша собирался там заводить малышу средневековую лютневую музыку…
— Я тебя уверяю, — говорил Кеша, — твои роды пройдут быстро и легко. От меня ребенок больше чем на два килограмма не потянет. Во-первых, у нас на Урале в начале пятидесятых годов произошел атомный взрыв, о котором никто не знал. Второе — когда меня мама родила, ей было под сорок. И вообще там у нас в воде не хватает йода…
Все это, конечно, успокаивало, но не очень. Меня волновало — как я с ним встречусь, с этим человеком — лицом к лицу? Он уже так яростно рвался на волю, чувствовалось, что ему буквально негде развернуться, за что мы его прозвали графом Монте-Кристо.
И вот пробил час — естественно, он пробил ночью. Мы вскочили и, хотя давно готовились к этой минуте, мысленно репетировали, кто куда кинется, как угорелый, — все растеряли, перепутали, вверх дном перевернули дом в поисках телефона такси. Короче, мчались по городу ночному, не останавливаясь на красный свет.
Сонная медсестра открыла мне дверь в приемном покое.
— Раздевайтесь, — сказала она.
Я все сняла, она отдала мои вещи Кеше, тот их забрал и уехал домой.
Вот я стою перед ней — босая, голая, на кафельном полу, как рекрут перед Богом. А она за столом заполняет карту, бормочет скучным голосом:
— Фамилия? Год и место рождения? Адрес?
И вдруг она спрашивает:
— Профессия?
Обычно я смолоду твердо отвечаю на этот вопрос:
— Писатель.
А тут прямо чувствую — язык не поворачивается.
Какой ты писатель — с таким огромным белым животом?
В общем, я сказала:
— …Библиотекарь.
На рассвете вокруг меня начали роиться студенты. Они до того ко мне прикипели, что хлынули за мной в «родилку», выстроились как в партере — в белых масках с вытаращенными глазами. И эти начинающие доктора, дети разных народов, стали потрясенными свидетелями появления на свет нашего дорогого мальчика.