Жесткие осквернительные звуки
больше не достигают нас,
их просто уносит ветер.
Неужели все?
Прощай, Иеронимоус!
Снег остановлен.
Представление окончено,
Опустите занавес.
— Не знаю, — я говорила благожелательно, чтобы не нарываться на скандал, — мне как-то ближе заря просветления человеческой цивилизации!
И слышала в ответ:
— К чему требовать, Маруся, чтобы после понедельника сразу наступило воскресенье?
Впрочем, я была на седьмом небе от счастья. Наконец, я почувствовала себя матерью пятерочника. И когда мы ожидали с Кешей победы и торжества, оказалось, что в МГПИ десятибалльная система оценок.
Больше мальчик не захотел сдавать никаких экзаменов.
— Но почему??? — я вопрошала, стеная и посыпая голову пеплом.
— Просто я не желаю, — он отвечал, — чтобы на меня смотрели придирчиво!..
И объявил, что станет композитором. Слава Аллаху, все же удалось его пристроить кое-куда, где за небольшую плату он выучился на специалиста настолько широкого профиля, что может работать теперь кем угодно — от космонавта до архивариуса.
С помощью Фимы ему даже удалось защитить диссертацию на тему «Роль пропаганды при тоталитарном режиме».
— Кто ж ты теперь будешь? — задумчиво спрашивала Рита. — Кандидат фашистских наук?..
Пафос этой работы заключался в колоссальном противоборстве двух сил: с одной стороны — гениальный, одержимый фанфарон и харизматик Геббельс, способный воспламенять народы на любые, самые необдуманные, свершения.
А с другой — наш советский агитатор Соломон Абрамович Лозовский, которому в разгар войны, хотели они этого или не хотели, внимали все радиослушатели Берлина. Прямо из Москвы голосами то Гитлера, то Геббельса на великолепном немецком языке без малейшего местечкового акцента Соломон Абрамович сообщал немецкому народу, как у них, у немцев, на деле паршиво обстоят дела.
Служба перехвата глушила его всеми возможными способами, однако голос у Соломона Абрамовича становился все печальнее и печальнее и прорывался через все глушители.
«Переключитесь, пожалуйста, на местную радиостанцию! Не слушайте эту ложь!» — требовали берлинские власти. Все были в ужасе — такое Соломон Абрамович придумал!
Естественно, имея перед глазами два этих ярких исторических примера, мальчик решил посвятить себя рекламе. Он поступил на службу в артистический клуб. И параллельно занялся культуризмом, что очень беспокоило Серафима, который вопреки нашей установке на неуклонное накопительство прочил ему научную карьеру.
— Кем он туда устроился, в этот клуб? — он спрашивал, трепеща. — …Барменом?
— Ты им не очень-то распространяйся, — говорил мальчик, — а то у Риты с Фимой такое мнение обо мне, что я чуть ли не в борделе комнаты распределяю.