— Хорошо, что мы не соблазнились на предложение Леонова-Ракова! — говорил Кеша. — Я даже впервые испытываю гордость, что я оказал поддержку правительству Москвы. Ведь это наш город, в котором мы живем. Ты в нем родилась, а я обрел надежное пристанище. Здесь я встретил свою любовь!..
— Даже не одну, — заметила я. Но Кеша не снизил пафоса.
— Да, Житие Деда Мороза — дело исключительной государственной важности! — воскликнул он. — И тут не место частному капиталу и мелким предпринимателям! Пусть мы получим всего три тысячи долларов, а не… пять, как нам заплатил бы Леонов-Раков. Но, если наш город терпит временные трудности, то мы их разделим с ним. И с тобой.
Такие вел благодушные разговоры.
И вот мы заходим в наиглавнейшее здание Москвы, и нам в бюро пропусков протягивают конверт. А в нем — невзрачная тоненькая брошюрка, информационный бюллетень, методическое пособие, где — ой, мама моя! — куча домыслов про этого бедолагу — Деда Мороза, инфантильных по содержанию и графоманских по форме. Детский лепет сменялся дидактическими наставлениями, и среди всей этой чепухи отчаянно дрейфовал в таких трудах и муках рожденный нами миф, весомый, словно кит, неведомо какими путями, случайно заплывший в Темзу.
Конверт пуст. Пропусков нам никто не заказал. Это было красиво и просто, как всякое подлинно великое жульничество. Я ощутила позыв к риторике и набрала телефонный номер Лолиты. Трубку взяла секретарь. Ни автора идеи «уникального проекта», ни ее разработчиков нам уж больше, естественно, не суждено увидеть и услышать.
— Где гонорар? — я спросила.
Она принялась со мной объясняться тоном эксплуататора, столь изобретательного по части угнетения рабочего класса, что я поняла без лишних слов: его поделили между собой многорукие и лукавые составители с методистами.
— Позовите Лолиту Юрьевну!
— У нее заседание, — мне ответили хладнокровно.
— Тогда передайте, — сказала я неторопливо, чувствуя, как фиаско огнем жжет мое сердце, — что к ней никогда не придет Дед Мороз.
И тут случилось непредвиденная вещь, которую не объяснишь обыденной логикой. Моя собеседница, судя по металлическим ноткам в голосе, не склонная к поэзии и мечтательности, вдруг застонала, как подстреленная птица:
— …Да как вы смеете такое говорить? Да как у вас язык-то повернулся? Неужели возможно такое пожелать человеку?!!
Ей оставалось только крикнуть, и этот крик без всякого там телефона упал бы в лестничный пролет и долетел, разбившись вдребезги, до бюро пропусков, что я нарушила десятую заповедь, касающуюся худых помыслов и пожеланий. Так она, бедная, ругалась и возмущалась, что стало ясно: эта женщина верит и надеется — до сих пор.