— Ладно, рассупонился… Я, знаешь, не люблю этого.
Успокоившись, он снова стал рассказывать о дядьке, о том, как они с ним воевали — «до самого ихнего Берлина дотопали, и все рядышком». Они и дом вместе рубили. Вдруг Семен Мироныч перебил себя:
— Ну, голова! Что ж я тебя баснями кормлю? Вишь, дорога как тебя приморила. Не спал, поди, а? То-то и вижу: лица на тебе нет. Мы, Юрик, вот что. Я сейчас баньку протоплю, да мы с тобой как напаримся! Заново народишься. Во как! А уж опосля сядем да пообедаем как надо. Потерпишь?
— Я помогу вам топить.
— Посиди, отдохни, Юрик. Дело пустяшное, все под рукой.
Зуб слышал, как за стариком затворилась дверь, и больше ничего не помнил. Прям сонная болезнь… А когда Семен Мироныч потряс его за плечо, Зуб встрепенулся, уверенный, что снова проверяют билеты.
— Вишь, сморило как, — сочувственно сказал старик. — Ну, видно, дала тебе жару дорога! Пойдем, Юрик, дошла наша банька. Вместе похлещемся. Ох, люблю ж я это дело!..
Он покопался в старинном комоде, бормоча о том, что хозяйка некстати загостилась, и вынул стопку белья. От сынов осталось — объяснил. Вышли в сени. Там Семен Мироныч снял с гвоздя березовый веник, тряхнул им.
— Ну, Юрик, — сказал с азартом, — дам я тебе жару! Всю из тебя усталь выпарю!
Банька была бревенчатая, древняя. На белый свет она смотрела единственным подслеповатым окошком. Парила она, видать, не одно поколение людей. За долгие годы вросла в землю, один угол подгнил и осел. Она словно старая усталая бабка приступила на одну ногу, давая отдых другой.
Пригнувшись, зашли в жаркое нутро. Разделись. Зубу стыдно было своей черной шеи. Да и весь он оказался таким, будто кочегарил телешом. Но делать нечего.
Семен Мироныч черпнул ковшиком из железной бочки и плеснул на каменку. Будто взорвалась она. Пар ударил, как из паровоза. Зуб испуганно отступил в угол. Дышать ему было все труднее.
— Погрейся, Юрик, пусть дых попривыкает, а то долго не выдержишь.
Семен Мироныч уселся на лавку и стал рассказывать про шахту, поселок и про то, как тоскливо быть на пенсии. Хорошо хоть его частенько зовут в мастерские на подмогу. Никогда не отказывается, потому как «слесарное дело — это же сласть для души».
— Копи наши знаешь почему Каримскими прозывают? В старые времена охотник тут был — Карим. Развел он в этом месте костерок, камни под котелок подставил, а они возьми да и загорись. Уголь, значит. Вот люди и уважили охотника — копи эти Каримскими стали звать… Попривык, Юрик? Ну, теперь с богом. Здоровее баньки, скажу тебе, ничего на свете нету. Кто в баньке парится, в тот день не старится. Во как! Деды наши знали, что говорили.