Хлудков сквозь клубы табачного дыма поглядывал на Колчанова. Потом вдруг решительно сказал:
— Алексей Петрович, давайте поговорим как мужчина с мужчиной. Вам нравится Надежда Михайловна?
Колчанов неопределенно пожал плечами. Он еще не настроился говорить с Хлудковым как «мужчина с мужчиной», потому что был слишком зол на него в эту минуту.
— Вижу и знаю, что нравится, — продолжал Хлудков. — Да, она умеет произвести впечатление, умеет очаровать. В этом отношении она — гений, — Хлудков все больше распалялся.
— Зачем вы мне говорите все это? — перебил его Колчанов.
— Дорогой Алексей Петрович, поймите меня правильно, — Хлудков положил ладонь на острое колено Колчанова. — Мной руководят лучшие намерения — я хочу помочь вам, предостеречь вас от роковой ошибки, потому что хорошо знаю Надежду Михайловну и хорошо понимаю вас. Я ведь все вижу: она вас хочет очаровать, влюбить в себя, если уже не влюбила. А все это делается потому, что вы стали начальником экспедиции. Не будь у вас этого чина, она наверняка не обратила бы на вас внимания. От Москвы до Чогора она пыталась проделать это со мной, как заместителем начальника экспедиции. Теперь у нее более солидный, более выгодный объект для атаки. И она повела…
Колчанов резко встал, проговорил сухо:
— Я больше не желаю слушать вас, Геннадий Федорович. Вы слишком плохо думаете о людях. Впредь прошу не говорить мне подобных гадостей о членах нашей экспедиции. — Он круто повернулся и вышел из кубрика.
Хлудков вскочил, попытался было остановить его, но, махнув рукой, снова сел, облокотился на колени и долго сидел в такой позе.
17. Когда преследуют подозрения
В шестом часу вечера «Кристалл», миновав живописную протоку, входил в Болонь — огромное озеро, оттеснившее почти на тридцать километров сопки и тайгу левобережья Амура. Колчанов все время не покидал палубы. Ветер к этому времени улегся, и невозмутимая гладь озера впереди плавилась ослепительным золотом в лучах предвечернего солнца.
На палубу высыпали все пассажиры катера за исключением Хлудкова и Прониной. Хлудков спал после коньяка и сытного обеда. Пронина же и не выходила обедать. Колчанов, заглянувший в «девичий» кубрик, где размещалась Пронина вместе со студентками, застал ее в постели. Она объяснила, что укачалась. Колчанов то и дело посматривал на трап, ведущий в кубрики: он ждал Пронину. В нем боролись два чувства — любовь и подозрение. Нет, не прошли бесследно слова, сказанные ему Хлудковым. «А что если он действительно прав?» — время от времени мелькала в голове предательская мысль. И тут же вспомнилось сказанное Вальгаевым: «Хитрая больно, обжечься можно». Да, страшная это напасть — подозрения…