. Права на серийную публикацию купил журнал «Вэнити фэр»
[24]. Жена биографа тоже считает, что ему стоит заняться писателем покрупнее, на что он отвечает:
— Мы хотим завести ребенка, нам нужно жилье побольше. На Цукермана у меня уйдет два года. Если мы решимся купить кооперативную квартиру попросторнее, мне понадобится сто тысяч, а за два года ничья биография мне таких денег не даст. Он прожил сорок четыре года, написал всего четыре книги, его биография особого труда не представляет. Не биография, а мечта: автор умер молодым, пожил в свое удовольствие, от женщин не было отбоя, он восстановил против себя общество, его книги сразу становились популярными, и деньги он греб нешуточные. И, хотя он писатель глубокий, книги его читают охотно, так что его биография — для меня чистый подарок. Такая биография — мечта любого биографа, ведь в ней главное — сама биография. На Лоноффа, черт его подери, я ухлопал пять лет, а что в итоге? Биография критика, которую никто не читал. Ну, получила она какую-то третьеразрядную премию. «Не пройдет и десяти лет, и книжки Цукермана читать не будут», — возражает жена. «Верно, — отвечает биограф, — читать будут только мою книгу».
— И чего ты ждешь от меня?
— Давай сыграем в сдвиг реальности.
— С чего вдруг? Честно говоря, я предпочла бы постель.
— Умоляю. Я застрял, ни тпру, ни ну. Помоги.
— Ну, ладно.
— Ты — биограф. И застряла ты, не я. Утонула в море фактов и мнений и не представляешь, куда плыть. Мечешься из стороны в сторону, пытаешься поймать волну, чувствуешь, что совсем растерялась. И поэтому приглашаешь меня отобедать с тобой.
— А ты кто?
— Я — это я.
— Как это?!
— А вот так. Не спрашивай. Это моя забота.
— Ты уверен, что хочешь писать эту книгу? Мне почему-то кажется, что свести в ней тебя и Цукермана — не очень умно…
— Как знать… Выяснится на деле. Представь: мы с тобой обедаем. И я тебе говорю: «Слушай, Фред, Билл, Джо или как там тебя, ты ведь встречался с Цукерманом. Вот и начни с этого. Пока ты писал о Лоноффе, ты видел его раз пять…»
— «Три. У меня есть записи. Тогда он мне нравился, хотя и внушал страх».
— Молодец. «Страх? Отчего?»
— «При нем я иногда чувствовал себя серьезным аспирантом. А на самом деле я человек несерьезный, хотя старательно напускаю на себя серьезность».
— «А он был серьезный».
— «Да, но моя серьезность, мне кажется, подталкивала его к сарказму».
— Замечательно! Обожаю тебя.
— Неправда. Ты вот это занятие обожаешь.
— «Он говорил с тобой о Лоноффе?»
— «Да. Держался очень дружелюбно. Дал мне его письма. Все или нет, не знаю; вряд ли все. Вот теперь и выясню. Еще он намекал, что хорошо представляет себе мои трудности».