Громыхая повозками, проехали крестьяне из подгородних сел.
Я склонил голову на колени. Вздремнул ли я? Меня посетило тяжелое сновидение. Я стою один в равнине Иудеи — безлюдной, как пустыня — и я как будто запуганная одинокая лань. Красный солнечный диск в ненарушаемом молчании стоит близко, близко к земле, почти касаясь ее. Я один в родном моем краю, никто, никто со мною не пришел. Сердце дрожит в одиночестве. Мессия спас только одну душу — свою душу.
Я очнулся. Солнце увлекалось к земному долу.
Утром проехали по городу на конях глашатаи и объявляли казнь сожжением обвиненного в отступничестве. Казни я не видел. Я только видел, как собрался народ, как переговаривались проходившие женщины, с аппетитом предвкушавшие зрелище, как нарастало оживление на улицах, как жадный, говорливый поток людей устремлялся по мосту и набережной к месту казни. Запыхавшись, пробежали запоздавшие. Потом я остался один, кругом меня никого не было. А невидимо для меня бушевала, как море, толпа — вся гудела и шум ее был подобен ропоту волн. Ропот нарастал и вырос в рев. И потом сразу вся толпа смолкла и в дневной час наступило молчание, как молчание горних вершин.
И тогда я увидел перед взором своим лицо приговоренного. Животный страх был на обезумевшем лице. Вот лицо твое, страшное поколение!
Уже огненные взвивы пламени обнимают тело. Уже запах горелого мяса несется к небу. Уже поднялся ропот морской, радостный ропот детей Твоих.
Быстро сгорал день. В предзакатный час клубились облака на западе, они подымались выше и выше в небо к зениту, громоздились друг на друга, принимали чудовищные образы, окрашенные в пурпурную краску. Все небо вращалось в этих огромных облаках, огромном, бесшумном воинстве, молчаливо пылало и наводило смятение на притихший город.
А ночь уже высылала свои темные легионы, сумрак шел на огонь и побеждал, за ним шли новые легионы, еще более темные, и мрак занимал все небесное поле битвы.
Ночь была темная, беззвездная. Все ставни и ворота были наглухо закрыты запорами и завалами. В целом городе я был один вне засовов.
Молитвы нет. Ночью слышал я внутри себя голос: встань на молитву! Но я был слаб и изможден и не подымался — ведь и так все мои молитвы Бог знает.
Под утро снова голос внутри меня потребовал: Встань на молитву! Или ты ленишься встать? Или я ленюсь встать?
О, я изнемог, и сердце мое стало пустое. Ты обыкновенный человек, ты один из многих, ты такой, как все.
Пасмурное утро колыхалось туманом. Река бежала, как вчера и третьего дня, но ее напев был другой — он стал плачущим.