Пусть звенят и исступляются в столпотворении, мой мир и их мир чужие. И я не нахожу в себе любви к роду человеческому. Я ожесточаю свое сердце. Да, я не добрый пастырь, но что делать, когда все стадо из одних заблудших овец?
Свист, хохот, хлопанье бичей, выкрики торговцев напитками, ужасный хоровод.
Золото пришельцев из Эльдорадо целый день льется брызгами перед глазами; ветер качает ковры, развешанные на балконах и столбах окружающих улиц; розы и рубины, сапфиры и пальмовые ветви, бриллианты и лилии, все блистает как сноп искр. Иногда сдавленная толпа бросается к перилам, готовая растоптать меня; проклятья и крики страха несутся из многих глоток сразу.
Так до вечера; вечером — дымные факелы, разноцветные фонарики, маленькие плошки… Велико терпение Твое. А я хочу быть подобным Тебе, и сомкнув уста, ни одним движением и ни одним гласом я не нарушил сатанинской свадьбы.
…Трубный звук начинает звучать издали и приближается и растет, становится все громче и заглушает все. Торжествующе несется голос трубы. Изсинекрасные огнедышащие кони влекут колесницу. На колеснице стоит нагая женщина. Под венцом, который держит летящий амур, ее голова запрокинута кверху. Ее взор не знает смущения. Толпа в ужасе расступается перед безумными лошадьми. Люди бегут за колесницей, давя друг друга, колесница несется вперед, давя людей…
…Поздней ночью разошлись последние тени людей, и я снова остался в моем одиночестве, одинокий в целом мире. Ночью сверкали до утра зарницы над морем; каждый взблеск коротким сиянием освещал ночной омут, а море вдали молчало, громадное и темное.
Утром я очнулся от дремоты под веселое чирикание птичек. Они целой стаей сидели на перилах моста. Их сладостные, веселые голоса рассказывали о далеком и чудесном. Они наперебой спешили каждая по-своему рассказать о своем путешествии. И вот все сразу поднялись и полетели дальше, а я почувствовал, что мои губы искривились в улыбке.
И я тоже улетел в дальние края. Я вседневно стал гостить мечтою в Иудее… Вот я вышел в поле ранним утром. Вдали темнеют горы Иуды. Я шагаю по склону и разбрасываю зерна полными пригоршнями. Мир на горах, мир в долинах; только легкий ветер перебегает с холма на холм. Мирна душа, и спокойным взором я встречаю восход солнца.
Все жарче становится на поле. Солнце пылает с вышины. С моего лица стекают крупные капли пота. Я защищаю рукою глаза и смотрю: не идет ли Шалшелет, не несет ли мне обед из дома?…
…Мне жалко открыть глаза и снова увидеть те же гладкие от древности плиты, на которых я сижу. И я остаюсь с закрытыми глазами и, как послушное дитя, жду, доколе желает Отец. Верно, я грешный сын, что так долго не могу получить прощения? Человек не может быть безгрешным — а я слишком много думаю о человеческих наслаждениях. Я красив — ведь не может же быть Мессия уродливым? Я помню, как однажды в детстве я увидел старую некрасивую португалку и подумал — неужели я вместе с нею буду блаженствовать в раю? Я был еще глуп, но я слишком любил красоту.