Ни лошади, ни повозки на дороге не было.
— Что за… — я постоял некоторое время, задумчиво покусывая губу.
Снова двинулся в сторону города.
Навстречу мне, громыхая и ревя, неслась ржавая голубая «копейка».
Это была первая на моей памяти машина, ехавшая из города. Все ее заднее сиденье было забито арбузами. Кажется, арбузы были даже в приоткрытом багажнике, примотанном проволокой.
Сидящий за рулем южанин покосился на меня из открытого окна, как-то странно сверкнув глазами. Он поддал газу, «копейка» взревела еще громче и вскоре скрылась за пригорком.
Больше до самого города мне не встретилась ни одной машины и ни одного пешехода.
Пряча руки в карманах, а нос в шарфе, я бесцельно бродил по улицам.
Вчерашнее утреннее озарение, которое так подстегнуло, так обрадовало меня, судя по всему, было единичным случаем.
Я ничего не чувствовал. На след Максима выйти не удавалось. Поверхность елочного шара отсвечивала ровным алым светом, но в ней ничего не отражалось.
Я вытащил из заднего кармана сложенный вдове проспект, сверился со скверной картой. Если верить ей, и если моим разумом не овладел окончательно топографический кретинизм, я стоял на пересечении улиц Колхозной и Ленина.
Я нарочно исключил из своего маршрута пятиэтажку, у которой вчера меня поджидал местный заправила. Впечатления от бара «Причуда» тоже были свежи. Пока возвращаться туда не хотелось.
Мне взбрело в голову поискать следы Максима в других местах. Побродить по городу, произвести, так сказать, рекогносцировку. Испытать себя. Если я конечно на что-то еще способен.
Город пребывал все в том же сонном оцепенении.
Звуки плавали где-то на перефирии слуха, а перед глазами была пустота.
Слепо пялятся запыленные изнутри окна, покачиваются на ветру растопыренные темные ветви.
И совсем нет людей.
Мне даже захотелось встретить кого-нибудь, завязать беседу, спросить который час, или как пройти до библиотеки. Есть тут, интересно, библиотека?
Хотелось почувствовать, что я в этом городе не единственный человек.
И в самом начале улицы Ленина мои надежды оправдались.
Человек стоял по другую сторону улицы.
На нем была белая курточка с короткими рукавами, из-под нее выглядывала тельняшка. На голове у него был черный берет, а на шее криво повязанный черный платок.
Это был мим.
Мим с лицом, густо замазанным белой пудрой, с подведенным черным глазами и губами, и кокетливой нарисованной слезой, стекающей по щеке.
Едва я замер на месте, поняв, кто передо мной, мим решил подтвердить мое предположение действием.
Мим начал двигать ладонями так, будто мыл невидимое стекло. Он тщательно водил по воздуху облаченными в поношенные белые перчатки руками.