Пора бы и самому начать работу. Пуст город сходит с ума. Пусть Альберт разбирается с убийцами и коммунальными работниками. Пусть какой-то псих воображает себя Джеком Потрошителем. Мне-то до этого какое дело?! Видение? Будем считать это необъяснимым, аномальным явлением. Приступом ясновидения. В газетах о подобном пишут постоянно. Почему и меня не может коснуться модное поветрие? Всё, наплевать и забыть!
Шагом готового к битве полководца я подошёл к столику. Попытался с комфортом расположиться на безобразно, ужасающе мягком диване. Позу стимулирующую творчество занять так и не удалось. Как можно создавать шедевры, согнувшись в три погибели над лилипутским столом, проваливаясь при каждом движении в плюшевую трясину?! Помучившись я перебрался на кухню. Обычная табуретка и обеденный стол понравились мне гораздо больше.
Я заточил несколько карандашей. Открыл тетрадь. Нет, всё же мерзкая девчонка — дочь Игоря! Вчерашняя работа коту под хвост! Мало ли что — немного написано! Может, там как раз и находилось самое главное! Изюминка! Вот теперь, благодаря глупым шуткам, начинай всё сначала! Додумалась ведь! Шутница!
А есть ли стопроцентная уверенность в вине девушки? Ведь она, насколько помню, к тетрадям не подходила… Кто же тогда? Призрак?! Всё! Хватит! Нечего сходить с ума, ища оправдания мерзкой девчонке с извращённым чувством юмора. Ещё не хватало переписки с мертвецами! На бумагу, товарищ писатель, всех призраков на бумагу! В реальной жизни без них проблем достаточно.
Проведя сеанс самовнушения, я успел опустошить две бутылки пива. Идеи и мысли суети-лись, рвались наружу, толкались, подобно пузырькам в вышеупомянутом напитке. Отблески работающего сварочного аппарата врывались в помещение таинственным мерцанием. Я выдавал строчку за строчкой, абзац за абзацем, страницу за страницей. Тропа сюжета уверенно вела меня к острову ненаписанных бестселлеров, к хранилищу семян вдохновения. Я едва успевал менять карандаши и не запоминал только что написанное. Слова, предложения, обороты увлекали меня за собой, подобно взбесившейся тройке лошадей несущей повозку с перепуганным возницей. В отличие от несчастного кучера, я не пытался натянуть поводья и не желал прекращения дикой гонки. Никогда я ещё не писал так легко и так много.
Онемевшие пальцы выронили сточенный до состояния огрызка карандаш (седьмой за сегодня), когда не только буквы, но и строчки начали сливаться во что-то едва различимое. Хрустнув суставами я поднялся с табурета. С удивлением обнаружил, что уже поздний вечер. Чёрт возьми! Как я вообще мог писать в такой темноте?! Действительно одержимость какая-то! Учёные люди рассказывают, что викинги-берсерки после вспышки священного боевого безумия на несколько дней становились беспомощнее младенца. Я чувствовал себя не многим лучше. Исписанная тетрадь вызывала отвращение. Я, конечно, перечитаю (самому интересно, что там получилось), но потом. Завтра, а ещё лучше послезавтра. Честно говоря — я боялся. Мне казалось, что стоит зажечь свет, взять карандаш для правки и открыть тетрадь, как неведомая сила снова заставит меня писать, писать и писать. Писать до тех пор, пока я, истощённый и обессиленный, рухну замертво. Подобные приступы вдохновения нужно дозировать.