Дмитрич был удивительно интересным человеком и поскольку ему не представлялось возможным по его статусу говорить по душам со своим окружением, он зачастую приглашал меня к себе и по-своему объяснял смысл жизни. О том, что человек человеку волк и что правда в силе и кто силен, тот и прав, что первая слабость человека проявляется, когда он вынужден просить и просить категорически нельзя, потому что попадаешь в вечную кабалу, и верить никому нельзя, даже если тебе говорят правду, потому что и правда бывает разная и услышав ее, расслабляешься и начинаешь доверять, а доверие — это слабость и всегда приходит время, когда тебя предают, и выражать страх нельзя, потому что бояться тоже слабость и увидев страх в твоих глазах, с тобой поступят гораздо жестче, если бы ты не боялся, но всегда нужна осторожность, а осторожность это не трусость, а умение предугадать, выждать и ударить наверняка, а бить всегда надо первым, потому что шанса ответить может не быть. Я внимательно слушал его и с удивлением замечал, что половина всего того, что он говорил, культивировалось на нашей улице и понимал, что эта мудрость интернациональная и все эти рассказы про равенство, братство и солидарность придуманы для лохов, чтобы держать их в узде.
А потом был День строителя и в вагончике Дмитрича гуляли его бригадиры и на третий день ко мне пришел его посланец и сказал, что он зовет меня. В вагончике было накурено, сидели за длинным деревянным столом, на полу обернутые в простыни, лежали несколько в дымину упившихся зэков.
«Ты что, командир, не поздравил нас с праздником?»
«Я-то хотел, но, Дмитрич, вы начали за день до него, а сюда заходить без твоего приглашения я не мог».
Дмитрич сидел во главе стола, абсолютно трезвый, хотя у его окружения, пьющего третий день, состояние было остекленевшее.
«Налейте командиру!»
Сидящий рядом, хитро улыбнувшись, плеснул мне стакан, чокнувшись с соседом и провозгласив: «За вас, доблестных строителей светлого будущего!» (Дмитрич любил так называть зэков), я одним залпом опустошил стакан.
Я уже умел пить спирт, но это было без предупреждения и отдавал он соляркой, поскольку раньше омывал стекла военных самолетов и было ощущение, что я проглотил ежа, только что вылезшего из мазутной ямы, и он, дойдя до желудка, отчаянно просился обратно. У меня выкатились глаза, я побагровел и стоял, затаив дыхание и плотно захлопнув рот, боясь окропить застолье огненной жидкостью. Сидящие за столом покатились от смеха.
Дмитрич встал и с расстановкой медленно произнес: «Ты что налил ему, сука? Ты не понял, что это мой гость и я его пригласил?»