Он добился, чего хотел. Женщина сидела как пришибленная. Видно было, что она по-настоящему потрясена. Злоба на Монка тут же прошла; весь ее гнев обратился на тех мерзавцев, на несправедливый мир, в котором возможно такое, на чудовищную нищету, на все ужасы жизни, которой живет она и такие, как она. Живет без надежды на месть и воздаяние.
Единственным живым существом, на которого она могла снова выплеснуть желчь и боль, оказался Монк.
– Ну и какое тебе дело, ты, проклятый шакал? Мразь ты, и больше ничего!
Голос ее звучал хрипло от мучительного сознания собственного бессилия. Она даже напасть на него не могла – разве что поцарапать кожу, но это не сравнить с полученной ею раной. И она ненавидела его за это со всей злобой бессилия.
– Мразь! Живешь за счет чужих грехов… если б мы не грешили, ты бы ни на что не годился. Только сточные канавы чистить, чужое дерьмо убирать, вот на что! Самая работа для тебя! – На лице ее отразилось удовлетворение удачно приведенным сравнением.
Монк на издевательства отвечать не стал.
– Не нужно меня бояться; я здесь не для того, чтобы красть свечи или чайники…
– Я тебя не боюсь! – бросила Сара. Страх горел в ее глазах, и злилась она из-за того, что Монк видел ее насквозь, как и прежде.
– Я не служу в полиции, – продолжал он, не обращая внимания на ее слова. – Работаю как частное лицо, на Виду Хопгуд. Она мне платит, и ей все равно, где ты берешь свой товар и куда он уходит. Она хочет, чтобы изнасилования и избиения прекратились.
Женщина смотрела на Монка, стараясь понять, правду он говорит или нет.
– Кто тебя избил, Сара?
– Не знаю я, идиот! – в неистовстве бросила женщина. – Если б знала, думаешь, не нашла бы никого, чтобы перерезать ему, ублюдку, горло?
– Разве он был один? – удивленно спросил Монк.
– Нет, двое. По крайней мере, мне так кажется. Ночь стояла черная, как ведьмино сердце, и я ничего не видела… Ха! Надо было сказать, как сердце полицейского, а? Хотя кто знает, есть ли у полицейского сердце? Может, поймать одного да выпотрошить, просто чтобы посмотреть?
– А что, если оно у него есть, и такое же красное, как и у тебя? – спросил он.
Сара сплюнула.
– Расскажи мне, что произошло, – настаивал Монк. – Вдруг это поможет мне найти их.
– И что, если найдешь? Кому какое дело? Кто хоть пальцем пошевелит? – с издевкой спросила она.
– Может, ты – если будешь знать, кто это сделал, – ответил Монк.
Этого оказалось достаточно. Сара рассказала все, что могла вспомнить, понемногу зараз, постепенно и, как казалось Уильяму, честно. Пользы от ее воспоминаний было немного, если не считать слов о том же странном запахе – резком, алкогольном, не похожем ни на что ей знакомое.