– Не представляю, как смогу что-то узнать, – неуверенно выговорила она.
– Понимаю. – Уильям едва заметно улыбнулся. – А если б представляла, то не стала бы этого делать. Пока сама не решила бы, что так нужно. Тебе хотелось бы доказать его невиновность… Если б ты вдруг узнала, что он виноват, то ничего не сказала бы мне, а я все равно узнал бы.
Она быстро подняла взгляд.
– Нет, не узнал бы! Не узнал бы, если б я захотела это скрыть.
– Я бы узнал, – повторил Монк. – А что? Ты стала бы его защищать? Надо отвести тебя, чтобы посмотрела на тех женщин, замученных жизнью в нищете, грязи, невежестве, а теперь еще избитых тремя молодыми джентльменами, заскучавшими от сытой жизни и захотевшими опасных развлечений, от которых сердце бьется быстрее и кровь ударяет в голову. – Голос его срывался от гнева и глубокой, с трудом сдерживаемой боли за пострадавших женщин. – Некоторые из них не более чем дети. В их возрасте ты сидела в фартуке в классной комнате и решала задачки на арифметические действия, а самым большим твоим огорчением была необходимость кушать рисовый пудинг! – Монк преувеличивал и сам понимал это, но вряд ли сейчас это имело значение. Суть он излагал верно. – Такое не оправдаешь, Эстер. Ты не сможешь! Для этого ты слишком правдива и впечатлительна.
Она отвернулась.
– Да, конечно. Но ты не видел, как сейчас страдает Рис. Легко судить, когда видишь вещи с одной стороны. И гораздо труднее, если знаком с виновным и чувствуешь его боль, как свою.
Монк встал у нее за спиной.
– Меня не заботит, что легко; меня заботит, что правильно. Иногда совместить это нельзя. Я знаю людей, которые не понимают или не принимают этого, но ты не такая. Ты всегда умела смотреть в глаза правде, какой бы она ни была. И в этот раз поступишь так же.
В его голосе звучала уверенность, Уильям ни на минуту в ней не сомневался. Она была Эстер – надежная, сильная, целомудренная Эстер. Ее не нужно защищать от боли и опасности. Даже беспокоиться о ней не надо!
Ей так и хотелось наброситься на него за то, что он считает ее такой.
Сама Эстер ощущала себя обыкновенной женщиной. Временами ей тоже хотелось, чтобы ее оберегали, лелеяли, защищали от неприятностей и угроз – не потому, что она не способна с ними справиться, а просто чтобы кому-то захотелось защитить ее.
Но она не могла сказать этого Монку… Кому угодно, только не ему. Такая забота чего-то стоит лишь тогда, когда ее предлагают по собственной воле. Он должен захотеть этого, даже испытать такую потребность. Если б Эстер относилась к тем хрупким, нежным, женственным созданиям, которыми Монк восхищается, он сделал бы это инстинктивно.