Но сейчас мне почему-то вспомнились переборы струн и грустные песни, исполнявшиеся пьяными голосами; я вдыхал жар, исходивший от женской плоти, а где-то неподалёку звучала мелодия, наигрываемая на дарбуке, печальная, словно предчувствие неведомого дурного поступка, который ты готов совершить.
Осторожно раздвинув ветки дикого лавра, я шагнул вперёд и почувствовал, как лицо моё обретает скотское выражение.
Девушка меня не видела. Она лежала неподвижно, и эта неподвижность остановила меня. Но вот она тряхнула головой, волнообразное движение её молочно-белой шеи передалось плечу и, словно пробежавший по телу луч, затерялось в складках льна.
Тогда я бросился вперёд. Ослеплённый страстью зверь проделал дыру в зарослях, песок под ним захрустел, и он набросился на распростёртую на песке добычу. Добыча была лёгкой и не сопротивлялась. Обхватив её за талию, я рванулся вперёд, увлекаемый инстинктом, толкающим дикого зверя на поиски укромного уголка.
Послышался слабый стон, и изящные руки попытались оттолкнуть меня. Но это движение тела, притиснутого к моему телу, лишь сделало крепче пьянивший меня дурман. Я скакал, ломая ветки и продираясь сквозь листву. На секунду я замедлил бег и отцепил от куста её роскошные волосы. Когда тропа свернула от реки в сторону, я увидел впереди высокую глухую стену леса, дарующего тень и благодать уединения.
Слуги ли с опозданием бросились на помощь своей хозяйке? Или жители деревни, пустившиеся за мной в погоню, выследили меня? Мне казалось, что за спиной у меня звучат крики, а рядом в воздухе просвистела стрела. Но я уже чуял приближение прохлады, царящей среди высоких деревьев, запах волчьего логова и хищных птиц.
Внезапно опустив голову, я впервые увидел лицо похищенной мною женщины. Приоткрытые губы позволяли рассмотреть сверкающие белизной зубы, черты лица были совсем юные, почти детские, но, как ни странно, они не были искажены ужасом: моё потное, заросшее волосами лицо, исходивший от меня запах мужчины не испугали девушку, закутанную лишь в тонкое льняное покрывало. Я изумился, но продолжил бег. Только ещё ниже склонился над ней. И тогда в правильном овале её лица, в соотношении приподнятых бровей с линией волос и складками рта я подметил какую-то странную геометрию, некую неизменную пропорцию, не подверженную воздействию ни страха, ни желания. Чувствуя, что метафизическая задача, поставленная изгибами её плоти, недоступна моему разумению, я стал искать решение в её взоре. Взор был синий и бездонный, словно увиденная во сне широкая дорога, по обеим сторонам которой выстроились колонны, испещрённые иероглифами, и эта дорога вела в неведомую даль, где в призрачной дымке высился храм. В её взоре, леденящем, словно меч Страшного суда, не было ненависти, но не было и прощения.