Когда взяли штурмом укреплённый городок Минерв, я был в числе восьмидесяти его защитников; почти все они были благородного рыцарского сословия, и Симон де Монфор, желая унизить их в смерти, приказал их повесить. Я стоял в окружении доблестных охранителей Минерва, руки у меня были связаны, впереди высились сооружённые наспех восемьдесят виселиц. И справа, и слева от меня поддерживали друг друга раненые: одни тяжело беспрестанно стенали, другие проклинали крестоносцев. Я пытался воскресить в душе образ Эсклармонды де Фуа, чтобы и после смерти он был у меня перед глазами. Внезапно я громко расхохотался. В сопровождении отряда германских солдат появилась жена Симона де Монфора, недавно прибывшая к супругу и теперь разделявшая с ним тяготы военной жизни. Она остановилась у всех на виду, на холме, надеясь насладиться зрелищем казни восьмидесяти побеждённых защитников Минерва. Кожа у неё была жёлтой, словно масло, сбитое на берегах Роны, цвета кожуры сицилийских лимонов. Благочестие иссушило её, сделало похожей на мумию, неухоженные зубы её искрошились. Она была так стыдлива, что наказывала своих служанок, когда по неосмотрительности у них задирался подол, позволяя увидеть косточку на щиколотке. Опираясь на руку гнусного скриба по имени Пьер де Во-Серней[14], известного всему христианскому миру своими лживыми пакостными сочинениями, она с исполненным ненависти взглядом прошествовала мимо тех, кому было суждено умереть.
А я, охваченный невообразимой радостью, хохотал так громко, что сеньор де Меркорьоль, которого намеревались повесить первым, решил, что я сошёл с ума. Я смеялся, ибо не раз слышал, что Симон де Монфор, отдававший своим рыцарям прекрасных женщин, попавших в плен, был спокоен за свою честь, так как супруга его, питавшая величайшее почтение к таинству брака, всегда оставалась ему верна. Я представил себе, как каждый вечер, возвращаясь к себе в палатку, он ложится рядом с этой женщиной, больше всего напоминающей облезлого грифа, с этим живым воплощением ненависти и лицемерия, и продолжал хохотать. Представил, как сей богобоязненный воин заключает в объятия иссохшую личинку, снедаемую нутряной злобой, и хохотал ещё громче. Я славил Господа, который, делая вид, что занят другими делами, сумел обрушить свою кару на злого и развеселить перед смертью меня, подарив возможность узнать об этой каре.
Сеньор Меркорьоль был очень толст, и от тяжести его тела только что построенная виселица переломилась. Тогда заметили, что ни одна из виселиц не была прочной. В наползавших сумерках отправились доложить Симону де Монфору: его супруга давно уже проявляла нетерпение. Прошелестел слух, что казнь перенесут на завтра, но Симон де Монфор прислал приказ немедленно зарубить или заколоть копьями всех, кого невозможно было повесить.