Чего там расшумелись ганзейцы, засуетились возле Шуйского? А! Ясно! Особливо задел посольских людей кинжал смоленского воеводы пана Ольгерда, косо висевший у левого плеча Шуйского. Но тут уж шуми — не шуми, а это военная добыча. И она помещена на камзоле на почётном месте — у сердца.
— Тетрадь неси, — велел великий князь.
Шуйский сделал низкий поклон и вышел из Приёмной палаты. Посольские разом затихли. Не ждали, что дорогая тетрадь так легко им достанется.
Шуйский тотчас вернулся. В руках его трепалась тетрадочка в осьмушку листа, видать, что свежей работы. Шуйский передал её великому князю, тот протянул сокровище послу ганзейскому. Посол тотчас отмахнулся от сей тетради:
— Опять обман, великий князь? Та тетрадь шесть лет писалась купчишкой Афанаськой, должна быть вся в грязи и в жире, как и всё у вас, русов. А ты что за чистое новьё нам суёшь? Подделку?
— Сую? Послать бы вас через могилу да на ту сторону Земли! Я вам сую?
Тут же со скамьи поднялся самый старый посол, видать, что из русских, смоленских людей. Низко поклонился, сказал мирным голосом:
— Великий княже! Не гневись. Но посол наш правду молвит. Есть люди, что видели ту тетрадь у Афанаськи Никитина в руках. Точно — засаленную, обтрёпанную, грязную...
— Тебе — отвечу. — Великий князь подвинулся на троне, нарочно задел крылья правого павлина. Тот только скрипнул механизмом да внутри его что-то стало щёлкать. — Но сначала надобно тебе, по нашему обычаю, освежиться. Шуйский!
Шуйский, бряцая своей боевой сбруей, на миг пропал в соседней горнице и тут же появился, неся большой ковш. По палате пошёл тонкий запах заморского вина. Шуйский с поклоном поднёс старому русскому ганзейцу черпальный ковш в четверть ведра.
— Великий князь Московский тебе лично подносит сие вино!
Старый русский вымахнул полный ковш через три глотка. Утёр бороду, низко поклонился. У его соседей по скамье задёргались кадыки. А Шуйский, подлец этакий, уже подносил старому русскому второй золочёный ковш вина...
Подождав, когда опорожнится второй ковш, Иван Васильевич принял поклон старого русского, живущего теперь у ганзейцев, и продолжил говорить:
— Так вот в чём дело-то, посол ганзейский, — повторил Иван Третий. — Ведь когда Афанасий Никитин в ту Индию пошёл, он занял у тверского князька Тишки Романеева десять гривен серебром. Чтобы на те гривны приобресть товары для торга в Индиях. И, как мы все здесь сидящие ведаем, не вернулся Афанасий в родную Тверь... Значит, что должок за ним остался перед тверским удельным князем. Посему, дабы пресечь всяческие раздоры, велел я передать ту засаленную тетрадь Тишке. Как бы в счёт долга. Я бы себе оставил тетрадь купца Афанасия, да где же я десять гривен сейчас возьму? Мы всем Московским княжеством теперь в долг живём. Да... Конечно, упирался удельный тверской князь, да куда от меня денешься? Принял он ту тетрадь и долг Афанасия Никитина в десять гривен погасил честным словом под святым крестом! Ты это видал, Шуйский? Перекрестись, что сам видел!