– А тебе какая печаль об нас беспокоиться? – нахмурился Ермолай. – Вы, поди, сидением у вора не опорочены, с вас и взятки гладки.
Вперед подался второй стрелец, черноволосый, лет сорока, с серьезным и умным лицом.
– Порешили мы промеж собой, – ответил он вместо «соломенного», – что будем за младого Мишку стоять.
И вас к тому ж призываем, дабы всем на одном венценосце помириться и боярам свою волю обсказать. Ежели не прижать их, они никогда на Русь царя не выберут, так и будут ругаться да спорить. А вам при отроке ловко будет, дык что ж за резоны супротив него прекословить?
– Нам чем доле без самодержца, тем ловчее.
– Да с чего бы? Свои деньги вы уже продуванили, самое время венценосца выбрать да на жалованье сесть.
– Вот что, стрельцы, ступайте-ка вы отсель и средь нас раздора не сейте. Мы за князя Трубецкого держимся.
– Фи, где он ноне-то? – опять влез «соломенный». – Слыхал я, ему уж в храме местечко под склеп уготовили.
– Погодь, Федька, – одернул его старший и повернулся к Ермолаю: – Я тебе так скажу, паря: Трубецкой ваш лжец знатный. Аль не обещался он вас озолотить за московское взятие? А ноне что? Себе Важскую землю взял, а вам по восемь рублев кинул? Праведно ль это? А окромя того, всяк ведает, что один ваш князь другого извел, и через это дело вы обоих потеряли. И остались для вас неопасные токмо Мишка-отрок да Петька, чадо приблудное. Ежели Романов вам не мил, мы и на мальце могем сговориться.
– Без тебя рассудим, – мотнул головой Пугало. – Ступай отседова, пока цел.
Брови стрельца угрожающе сомкнулись, он вскочил, Ермолай тоже, но Гаврила споро встал между ними.
– И правда, мил человек, поди, поди. А мы промеж себя поратуем, за кого нам теперича держаться.
– Что ж, добро. Напоследок вот что скажем: иноки Троице-Сергиева монастыря за Романова да за младенца склоняются, и через три дня на подворье в Китае сход будет. Келарь ихний, Аврамий Палицын, его учинил. Так что и вам туда дорога, коли надумаете. Прощевайте.
Стрельцы, посверкав глазами, ушли, а казаки выпили по чарке и продолжили разговор.
– В том они правы, что без нашего слова бояре долго-онько сумлеваться будут, – вздохнул Гаврила. – Надобно порешить да на Крутицкое подворье податься, там, сказывают, на время Собора митрополит Казанский стоит, Ефрем.
– У, вот он тебе бытие у вора-то и припомнит, – засмеялся один из сидящих за столом, Гришка Хортиц.
– На нас и окромя Тушина грехов, как блох на собаке, – отмахнулся Гаврила Тонкий.
Ермолай мутно посмотрел на него, потом перевел взгляд на оконце в покосившейся раме. Глядя через разрисованные морозом слюдяные стеклышки на заснеженный двор, он будто воочию снова увидел посиневшее вздувшееся лицо с выпавшим изо рта языком.