взвешивала
каждое свое слово.— Мама всегда успокаивала отца, стремилась его смягчить — и не скрывала своего несогласия с его методами. Когда на сцене появился Берия, самый кровожадный зверь из когда-либо живших, как потом оказалось, мать сразу запротестовала. «Предъяви мне факты», — сказал ей Сталин. Но мать просто знала, что Берия — чудовище, способное на все, она видела это по его лицу. Берия остался, мать ушла.
Она замолчала и лишь через некоторое время заговорила вновь:
— После смерти матери отец точно сошел с ума. Никогда больше он не бывал веселым, как раньше. Может, поэтому он и превратился в кровавого диктатора, смеявшегося во время казней при виде страха смерти на лицах приговоренных. От смеха он даже за живот хватался — и его поведение унижало тех, кому предстояло умереть. Его сердце очерствело, он возненавидел людей за то, что они жили, а его жена, которую он все же по-своему любил, была мертва. Через несколько лет после смерти матери он велел арестовать и отправить в концлагеря всех ее родственников; большинство там умерло, некоторые были казнены.
Один энергичный журналист с густой гривой белых волос спросил, каким был Сталин отцом, правильно ли воспитывал свою дочь и хорошо ли подготовил ее к будущей жизни.
— После смерти матери отец нуждался во мне, — ответила Светлана. — Мы с ним часто обменивались короткими письмами и записками, отец придумал игру, будто бы я домоправительница, а он — мой секретарь. Суть ее состояла в том, что я отдавала ему приказы… Однако же все изменилось, когда я подросла, хотя и оставалась еще ребенком. «Что это такое, куда ты собралась голая?» — накинулся он на меня однажды весной, когда я надела белые гольфы и юбку чуть выше колена, какие носили в то время девочки моего возраста.
— Нам такое даже представить невозможно, — окинула взглядом зал журналистка с седым каре и золотой змейкой на лацкане черного пиджака. — Как вы на это реагировали? Понятия не имею, что бы я сделала на вашем месте.
— В Нью-Йорке такое представить невозможно, это правда, однако в других частях Америки нравы в те времена были очень пуританские, — раздались отдельные голоса.
— Так как же вы реагировали? Я и впрямь не знаю, что стала бы делать в такой ситуации… — настаивала журналистка с седым каре.
— Рада это слышать, потому что я тоже не знала, что ему ответить. Отец приказал моей воспитательнице сшить мне из его старой майки длинные, ниже колен, подштанники и удлинить юбку. Напрасно я возражала, что все девочки носят юбки выше колена. Отец с каждой минутой распалялся все больше. «Папа, я буду на шута похожа! Меня же на смех поднимут! Не могу я носить подштанники!» — плакала я. А он крикнул: «Моя дочь не будет разгуливать голой!» — и захлопнул за собой дверь. С тех пор он контролировал мой внешний вид: если платье было стянуто на талии, он срывал с меня поясок, если было хоть немного видно колено, мне приходилось переодеваться в длинную старушечью юбку. Однажды он стащил с моей головы берет: «Что это за блин? Ты будешь носить шляпку, а не эту гадость!», хотя городские девушки ходили только в беретах.