На следующий за Рождеством день Хенниг вернулся. По его словам, он успел побывать в той гессигской деревне, где когда-то вырос. И из-за своего разваливающегося брака, депрессии, старости, страха перед болезнью хотел сброситься с водонапорной башни, с той, на которую так часто поднимался ребенком. Был бы рад свести счеты с жизнью.
Вот только под Рождество водонапорную башню превратили в огромную красную свечу — наверх было нельзя. Ну и вниз, чтобы умереть, следовательно, тоже.
Не повезло.
Ингрид за пятьдесят и все же она еще очень хороша. Но можно только догадываться, какая уйма времени уходит у нее каждое утро, чтобы эту красоту поддерживать. Тут много косметики, волосы старательно взбиты, ресницы подведены, на Ингрид все всегда идеально сидит, никто не видел ее другой.
Никто и не должен видеть ее другой. Поэтому с утра в понедельник около девяти она звонит своему соседу Гарри.
— Гарри, — просит она, — ты не мог бы забрать мусорный бачок у меня со двора и выставить на улицу, а то сегодня ведь собирают мусор, а я вчера вечером позабыла, ну пожалуйста!
— Хорошо, — говорит Гарри, — сейчас сделаю, а ты сама-то, что, приболела?
— Нет, — говорит Ингрид, — я еще не накрашена. Меня может кто-нибудь увидеть.
Теперь мы не только догадываемся, мы знаем, сколько ей нужно времени, чтобы стать той Ингрид, которая всем нам знакома.
Но этого не смеет знать даже мусорный бачок.
У меня есть склонность все собирать и хранить, а сейчас, когда мне уже за семьдесят, я начала все разбирать, перетряхивать и выкидывать. Мне не хочется обременять тех, кого люблю, столь обстоятельным архивом моей жизни. Письма времен юности, дневники, статьи, написанные на протяжении всей моей журналистской карьеры, статьи написанные обо мне самой, я всё сберегла. Это, по большей части, отправляется в просторные синие мешки для мусора. Я всегда восхищалась Сьюзен Сонтаг и Йоко Оно, Джоном Ленноном и Крисом Кристоферсоном, хранила горы их интервью и фотографий — на вынос! Сьюзен Сонтаг и Джон Леннон умерли, Крис Кристоферсон напоминает мне об одной любви, которой больше нет, Йоко Оно ровно на десять лет старше меня и все еще пример для подражания. Она старится бестревожно и величественно, и я тоже так хочу: стариться без страданий, ясно и честно, с пониманием и с морщинами.
Я долго сижу над архивом, с более десятилетней давности номером немецкого «Rolling Stone» в руках, на обложке прекрасное лицо Йоко Оно. Я думаю о том, с какой радостью я бы писала для «Rolling Stone». Но предложения ни разу не поступало, а набиваться самой, в святая святых, у меня не хватало смелости.