– Защищая интересы отечества, Михайла Андреевич умер как истинный сын России… – смахивая слезу, проговорил сенатор.
Как же так? Недавно говорили, что Милорадович отказался помогать Николаю, а теперь… Саша вспоминал веселый похохатывающий голос Милорадовича, бряцанье бесчисленных крестов и медалей. Отколов кресты, Михайла Васильевич, иногда разрешал Саше поиграть с ними, и по утрам горничная, прибирая гостиную, нередко выметала из-под стола или кресла закатившийся туда орден.
– Вечная память ему! Он не покинул отечества в тяжелую минуту… – торжественно заключил Лев Алексеевич, и в комнате воцарилось напряженное молчание.
Саша мял в пальцах воск, оплывший со свечи, руки становились скользкими, жирными. Взрослые, увлеченные разговором, не обращали на него внимания. Он глядел на них из-за зеленого экрана, и ему казалось, что они существуют отдельно от него, как в театре, на сцене, когда все кажется бесконечно далеким, чужим и таинственным.
– Изменники отечества предполагали заставить членов сената и Государственного совета подписать и обнародовать сочиненный ими бунтовщический «Манифест к русскому народу», – откуда-то издалека доносился до Саши голос Комаровского. – Сей манифест провозглашал свержение царского правительства и отмену крепостного права!
«Значит, есть люди, которые хотят, чтобы Россия жила без царя?» – подумал Саша.
Комаровский погладил усы, выхоленную подстриженную бородку и тревожно огляделся. Произнесенные слова были страшны, и ему не верилось, что он решился их высказать вслух.
– Заговорщики Рылеев, Якубович, братья Бестужевы вели в казармах агитацию против присяги государю Николаю…
Рылеев?! И он с ними? Саша хорошо знал его стихи: «Думы», «Войнаровский»… Нет, Рылеев не мог быть предателем отечества!
Впрочем, заговорщик, убийца, разбойник, крамольник – разве не этими словами клеймили деятелей французской революции?
Саша стиснул кулак, воск расплющился и превратился в плоскую теплую лепешку.
– Все столбовое русское дворянство, сынки известных отцов! – воскликнул Лев Алексеевич.
– Волконский, Трубецкой, Раевский…
– Французские эмигранты, вынужденные после девяносто третьего года расстаться со своим революционным отечеством, – все сильнее раздражаясь, говорил Иван Алексеевич, – принесли в матушку-Россию ожесточение против монархии. А мы из любви ко всему иностранному взяли их в воспитатели к своим детям… Вот и вырастили свободомыслящих дельцов! Да что говорить! – Он махнул рукой.
Он замолчал и отхлебнул холодный красный чай.
– Назначенный диктатором восстания, Сергей Трубецкой не явился на площадь, – быстро продолжал Комаровский. – Господь милостив! – Он перекрестился. – Николай Павлович успел привести к присяге членов сената и Государственного совета…